«Противоречия» советской политики.
Человеку, даже и внимательно следящему за политической жизнью Франции, нет надобности читать «Le Populaire», орган реформистов и социал-патриотов. Газета не дает ни фактов, ни идей. Именно этим она и отражает свою партию. Статьи пишутся по общему правилу людьми, которые по крайней мере девять десятых своего внимания уделяют, вопросам и делам, не имеющим ничего общего с социализмом. С этим последним одни из этих господ связаны старыми привычками, давно опустошенными, другие — раздражением за обманутые надежды, третьи — весьма отчетливыми карьеристскими соображениями. О работе социалистической мысли, которая под единым углом зрения анализирует обстановку, оценивает борющиеся силы, делает революционные выводы, здесь нет и помину. Фраза и фраза, стертый шаблон, случайно удержавшиеся в памяти обрывки старых речей Жореса или Геда, — и все это приправлено мелкой стряпней неопрятной политической кухни. Когда вы берете свежий номер, вам кажется, что вы его уже несколько раз читали. Несмотря на то, что в газете пишут люди, из коих многие по своему не глупы и во всяком случае прекрасно знают, где раки зимуют, издание в целом как бы покрыто лаком глупости, которая, впрочем, достаточно целесообразна с точки зрения тех задач, которым служит «Le Populaire».
Читать газету нет надобности, но заглядывать в нее время от времени все же приходится, ибо здесь мы находим в более или менее чистом виде ту бациллу, которая отравляет — увы! — известные и не столь уж малочисленные элементы и на верхах Французской Коммунистической Партии. Так, именно на столбцах «Le Populaire» вы лучше всего можете усмотреть, что значит для господ адвокатов, журналистов и франк-масонских карьеристов, гримирующихся для рабочих собраний социалистами, «свобода мысли», «свобода критики» и все прочие высокие ценности, безусловно необходимые политиканам, которые великодушно соглашаются пользоваться трамплином пролетарской организации, но никак не согласны подчинять ее дисциплине свою высокую индивидуальность.
Сейчас мы хотим остановиться на классической в своем роде статье г. Леона Блюма, фактического вождя диссидентов, о политике русских коммунистов в отношении Франции и Французской Коммунистической Партии. Опираясь на отголоски в буржуазной прессе поездки г. Эррио в Россию, Леон Блюм делает ряд поистине счастливых выводов и обобщений, которые прекрасно освещают — если не политику русских коммунистов, то невероятную путаницу, царящую в некоторых головах, и не только в голове Блюма, и не только в его партии. Блюм рассказывает, что советское правительство предлагает Франции «все или почти все»: не только признание довоенных долгов, но и более того — свой союз: «союз экономический, интеллектуальный, моральный и даже, если нужно, политический и дипломатический». И если г. Блюм признает желательными мирные отношения Франции и России, то он, видите ли, решительнейшим образом протестует — уже теперь, заранее, то-есть вполне своевременно, вполне проницательно — против восстановления старого франко-русского союза, который был бы направлен против Германии. Никто, разумеется, и не мог сомневаться, что партия Реноделя, Бонкура и Блюма окажется на своем посту, как только дело коснется защиты Германии от империалистических планов нового франко-русского союза. Вчерашний день этой партии является достаточной порукой!
Но доказано ли в самом деле, — спросите вы — что Советская Россия готова помочь капиталистической Франции до-душить Германию до конца? Какое же может быть в этом сомнение?
«Г. Эррио принимают, как наиболее чествуемого из гостей, но из коммунистической партии исключают тем временем Верфейля и его друзей, пока дойдет очередь до следующих. Г. Пуанкаре и французским капиталистам предлагают все формы сотрудничества, но осуждают всех тех сторонников Тура, которые не склоняются пред абсолютной дисциплиной и абсолютной ортодоксией! Собираются раздавать концессии; но все еще держат в тюрьме социалистов-революционеров…» (Одна из статей Блюма из «Le Populaire»).
В этих строках целиком заключена философия не только Блюма, но и Верфейля; не только исключенного Верфейля, но и его более застенчивых единомышленников, остающихся во французской коммунистической партии.
Но как же в самом деле, разве это не вопиющее противоречие: принимать вежливо г. Эррио и невежливо исключать Верфейля из партии; раздавать концессии и в то же время настаивать на выполнении коммунистических резолюций? Явное и притом чудовищное противоречие! И не говорите, пожалуйста, господину Блюму, что Совет Народных Комиссаров и Исполком Коминтерна два разных учреждения: он знает, что руководящие русские коммунисты входят туда и сюда, и он разоблачает их двойственность: их крайний практический оппортунизм, идущий рука об руку с их крайней теоретической непримиримостью.
Как ни трудно наше положение, мы попытаемся все же дать некоторые разъяснения, притом, как можно популярнее, ибо возражения идут со стороны господ адвокатов, журналистов, депутатов, франк-масонов, т.-е. из среды наиболее косной, ограниченной, политически-тупоумной. Надо поэтому начинать с азов и гвозди вгонять крепко.
На заводе Рено работают рядом двое рабочих: один из них — революционер, коммунист, другой — католик. Но коммунист подчиняется тем же правилам заводского обихода, что и католик, выполняет указания мастера и распоряжения администрации. Практический «оппортунизм». этого рабочего не находится ли в вопиющем противоречии с его теоретической непримиримостью? Вот тема для размышлений. Признаемся, мы тут не видим противоречия — рабочий добровольно вступил в коммунистическую партию; он добровольно принял ее дисциплину; он всеми силами сознания и воли стремится к тому, чтобы его партия стала орудием низвержения капиталистического рабства. Но это рабство еще существует; коммунист вынужден продавать свою рабочую силу; чтобы не погибнуть с голоду, он не может не подчиняться правилам, установленным его эксплуататорами. Чем враждебнее он относится к этому навязанному ему режиму, тем большей непримиримости требует он от своей партии.
Когда Мануильский покупал для своей трубки табак в одной из табачных лавочек г. Пуанкаре, то делегат Коминтерна доставлял несомненную прибыль буржуазной республике и тем возмещал некоторую, правда, очень скромную, часть ее расходов на милитаризм. Не находится ли эта практическая «концессия» (уступка) Мануильского в вопиющем противоречии, с его теоретической непримиримостью? Более того, если бы содержательница табачной лавочки узнала, что господин, который так вежливо сказал ей, только что «мерси, мадам», и есть большевик Мануильский, она, вероятно, немедленно написала бы передовую статью на тему: «Почему же этот любезный человек требовал исключения из партии Верфейля?»
Мы брали до сих пор индивидуальные примеры. Попробуем осторожно — имея в виду указанный выше характер опонентов — раздвинуть рамки нашего анализа.
Для того, чтобы издавать «L’Humanité», Французская Коммунистическая Партия вынуждена покупать бумагу у капиталистических фирм и, таким образом, содействовать капиталистическому накоплению. Нет ли тут вопиющего противоречия с революционными задачами партии? Мы думаем, что нет. Если бы можно было по желанию не подчиняться законам капиталистических отношений — рыночных, законодательных, международных и иных, — тогда не было бы нужды в пролетарской революции.
После этих предварительных разъяснений попытаемся перейти непосредственно к тем противоречиям, которые так встревожили чувствительную социалистическую совесть Блюма. Большевики принимают, видите ли, г. Эррио, как гостя. В то же время они голосуют за исключение Верфейля из партии. Но, ведь, г. Эррио мы не принимали в партию, о чем, впрочем, он и не ходатайствовал. Он явился в Россию, как не официальный, но авторитетный, представитель той части правящего класса Франции, которая стоит за возобновление с нами нормальных хозяйственных и дипломатических сношений. Мы всячески стремились облегчить г. Эррио знакомство с действительным положением страны. В лице г. Эррио мы видели возможного буржуазного контр-агента. Если говорить языком уподоблений, то переговоры с г. Эррио, видным политиком страны, которая пять лет воевала с нами и блокировала нас, аналогичны переговорам локаутированных рабочих с представителем той части капиталистов, которая готова итти на компромисс. Такое соглашение рабочих с патроном является лишь эпизодом классовой борьбы, как и отдельная стачка, как и отдельный локаут. Верфейль же находился в наших рядах, в составе нашей партии, которая должна сохранять единство и дисциплину при всяких условиях: и во время гражданской войны, и во время затишья, и во время наступления, и во время отступления, и во время стачки, и во время локаута, и во время переговоров и соглашений. В наших рядах Верфейль оказался штрейкбрехером. Он нас ослаблял извнутри во время нашей борьбы с классовым врагом. Какое же тут противоречие, если рабочие, идя на вынужденную сделку с капиталистом, торопятся в то же время изгнать штрейкбрехеров из своей среды? Правда, русские рабочие ведут переговоры с капиталистами не от лица профсоюзов или партии, а от лица советского государства. Но это потому, что русские рабочие пять лет тому назад завоевали государственную власть.
Если следовать методам г. Блюма, то можно о нем самом сказать: «вот социалист, который в парламенте подчиняется председательскому звонку господина Рауль Пэрэ, выплачивает налоги капиталистической республике, склоняется пред ее законами, судами и фликами (полицейскими) и который в то же время не хочет подчиняться председательскому звонку Зиновьева, платить взносы в кассу Коммунистического Интернационала и подчиняться его уставу». Но нет, этого противоречия мы г. Блюму в вину не поставим: парламента и республики он не выбирал, а партию он выбрал себе — по образу и подобию своему.
Как рабочий-коммунист на заводе Рено не может индивидуально выскочить из условий товарного оборота, рынка, продажи рабочей силы, так русская республика рабочих не может искусственно выскочить из условий мирового капиталистического хозяйства. Капиталистические надсмотрщики на заводе Рено и буржуазные правительства во всем мире представляют собой пока-что несомненный и довольно крупный факт. Мы вынуждены е этим фактом считаться, то-есть вступать с существующими правительствами в сношения, заключать с капиталистами соглашения, покупать и продавать. От рабочего коммуниста на заводе Рено можно и должно требовать, чтобы в своих вынужденных сделках с капиталом он не нарушал солидарности рабочего класса, не поступал, как штрейкбрехер, наоборот, боролся бы со штрейкбрехерством. Того же можно и должно требовать от советского государства в его сношениях с буржуазными правительствами. Но на этот счет мы не можем предложить никому никаких дополнительных гарантий, кроме тех, которые заключаются в природе нашей партии и в природе Коммунистического Интернационала, частью которого она является. И мы думаем, что этого достаточно. Что же касается торжественно провозглашенного намерения г. Леона Блюма вместе с Реноделем и Бонкуром отстаивать интересы угнетенной Германии от агрессивного франко-русского союза, то здесь мы умолкаем. Эта тема по праву принадлежит Гассье*. Его аргументы будут несравненно сильнее наших.
* Французский карикатурист-коммунист. — /И-R/
Наряду с гипотезой об империалистском франко-советском союзе, г. Блюм строит другую гипотезу, не менее счастливую: о том, как русская советская власть, связывающая себя через г. Эррио с левым блоком во Франции, станет завтра побуждать французских коммунистов к поддержке французских радикалов и даже к вступлению с ними в союз. И эта гипотеза, как известно, также не осталась без влияния на кое-какие элементы коммунистической партии. Известно, что под этим углом зрения некоторые французские товарищи пытались оценивать политику единого фронта. Попробуем и на этот счет объясниться со всей популярностью.
Мы считаем, что смена национального блока, все менее способного поддерживать господство французской буржуазии, левым блоком, явится шагом вперед — при условии, если эта смена произойдет при совершенно-самостоятельной, независимой, критической, непримиримо революционной политике партии рабочего класса. Новая эпоха реформист-ски-пацифистских иллюзий, после иллюзий войны и победы, неизбежна во Франции и может стать прологом пролетарской революции. Победу этой революции способна обеспечить только та партия, которая ни в малейшей мере не повинна в сеянии реформистски-пацифистских иллюзий, ибо радикальное разочарование рабочего класса в иллюзиях Левого блока превратится, прежде всего, в ненависть и презрение его к демократически-пацифистскому социализму. Только та партия, которая, даже признавая относительную историческую «прогрессивность», в указанном выше смысле, «левого блока», по сравнению с национальным, ведет в то же время непримиримую борьбу против вовлечения в левый-блок рабочих и стремится на деле противопоставить пролетариат, как класс, всем буржуазным группировкам, — только такая партия, каковы бы ни были временные колебания настроений в самом рабочем классе, в критический момент получит господствующее значение в нем, а стало быть, и в жизни всей страны. Мы не сомневаемся ни на минуту, что в тот момент, когда г. Эррио и его друзья будут руководить судьбами Франции, друзья Блюма будут находиться целиком в распоряжении левого блока и в решительный момент по-прежнему будут поддерживать всякие международные союзы своей буржуазии, — конечно, под прикрытием реформистски-пацифистских фраз, обманывая известную часть рабочах, а отчасти и самих себя. Вхождение Реноделя, Бонкура или Блюма в министерство Эррио есть перспектива немножечко более вероятная, чем блок радикалов с коммунистами. И. признаемся, такая перспектива нас вовсе не пугает. Г. Блюм, в качестве «социалистического». министра буржуазной Франции, был бы несравненно более на месте, чем в качестве публициста, защищающего социалистические принципы международной политики от советской России, — во всяком случае, он сослужил бы более серьезную службу делу социализма, разумеется, методом от обратного, как наши Церетели и Керенский. Но все это при одном условии: при наличии единодушной боевой коммунистической партии без подголосков Блюма в ее рядах.
Радикальные министерства во Франции бывали не раз. Если они сходили со сцены, сменяясь другими буржуазными комбинациями, то это потому, что экономическое положение буржуазного государства было гораздо прочнее, а у пролетариата не было еще подлинно-революционной партии. Сейчас, в послевоенной Франции, левый блок может, а в известном смысле, должен, появиться на сцену, как последний политический ресурс расшатанного в конец режима. Политика Интернационала по отношению к французскому коммунизму диктуется заботой о том, чтобы левый блок, звезда которого восходит над Францией, действительно вошел в историю, как последнее правительство французской буржуазии.
Вот почему и после обличений г. Блюма, мы будем вежливо принимать всякого французского буржуа, который явится к нам для налаживания нормальных сношении или для вывоза щетины — сейчас или после победы левого блока. И в то же время Коминтерн будет по-прежнему изгонять из своих рядов всякого ренегата, который захочет проповедовать французским рабочим политику левого блока. Единомышленникам Блюма непонятна логика этой политики? Тем беспощаднее на них обрушатся ее последствия.
3 ноября 1922 года.