Обвинение Троцкого в нарушении партийной дисциплины.
Центральная Контрольная Комиссия заседала 13-го и 14-го июня 1927 года. Это судилище было организовано Сталиным для исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК по надуманным обвинениям. Сталин отсутствовал, чтобы иметь алиби, и сохранить некоторую дистанцию между собой и гнусным избиением вождей оппозиции. На этот раз Сталину не удалось одним махом исключить Троцкого и Зиновьева из ЦК и ему понадобилось еще несколько месяцев аппаратного давления, провокаций, подлогов и фальсификаций, чтобы провести свои планы.
Троцкий выступил на заседании ЦКК два раза. Первая речь перед вами. Вторая речь, его заключительное слово, в следующей статье. Обе речи были в сокращении опубликованы в главе «Исключение Троцкого из ЦК ВКП» в книге «Искаженная революция», изданной на французском и других языках в 1929 году. На русском языке Троцкий издал, тоже в сокращении, эти выступления и другие материалы в книжке «Сталинская школа фальсификации», Издательство Гранит, Берлин, 1932 г., сс. 132-164.
Это предисловие было написано, вероятно, Седовым редактором французского издания в мае 1929 г.стенограмм выступлений на заседании ЦКК 13 и 14 июня 1927 г. Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3161 — /И-R/
Устранение Троцкого от руководства было задумано еще во время первой болезни Ленина, т.е. в 1922 году. В течение следующего 1923 года подготовительная работа была в полном ходу; к концу года кампания выступила наружу. Руководство этой работой принадлежало «тройке» (Сталин, Зиновьев, Каменев). В 1925 году тройка распадается. Зиновьев и Каменев попадают сами под зубья аппарата, построенного ими против Троцкого. Отныне задачей сталинской фракции является изменить полностью состав руководства, устранив со всех постов тех, которые руководили партией и государством при Ленине. В июле 1926 года Троцкий оглашает на объединенном пленуме Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии декларацию, в которой совершенно точно предсказываются дальнейшие мероприятия сталинской фракции с целью замены ленинского руководства сталинским. Эта программа выполнялась сталинцами в течение ближайших лет с поразительной точностью.
Важнейшим этапом на этом пути явилось привлечение к ответственности перед судом Президиума ЦКК Троцкого по обвинению в двух преступлениях: 1) в произнесении «фракционных» речей на пленуме Исполнительного Комитета Коминтерна и 2) в участии в демонстративных проводах члена Центрального Комитета Смилги, который незадолго перед тем отправлен был в наказание за оппозиционность на Дальний Восток, в Хабаровск. В подобных же преступлениях обвинялся и Зиновьев. В качестве наказания намечался вывод обоих из состава ЦК.
Ниже приводятся две речи, произнесенные автором этой книги на Президиуме ЦКК. В стенограмме речей автором произведены значительные сокращения, относящиеся к таким вопросам, которые иностранному читателю были бы непонятны без подробных объяснений. В остальном речи печатаются так, как были произнесены, с небольшими стилистическими поправками.
Май 1929 г.
Первая речь на заседании ЦКК.
Печатается по стенограмме речи, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3160. Стенограмма была выправлена автором для публикации в официальных протоколах для членов ЦК и активистов ВКП(б) в 1927 году. Такой официальной публикации в СССР не состоялось по политическим причинам. Троцкий несколько сократил документ и опубликовал сокращенную версию в 1929 и в 1932 годах. Мы печатаем речь по выправленной рукой Троцкого стенограмме (Т-3160) без сокращений, но с несколькими поправками стилистического характера. — /И-R/
Троцкий: Прежде, чем приступить к своей защитительной или обвинительной речи — не знаю, как сказать, — я должен потребовать устранения из состава данного судилища тов. Янсона, как опороченного своей предшествующей деятельностью. Вы, конечно, все достаточно хорошо знаете, что с 1924 года существовала фракционная «семерка», состоявшая из всех членов Политбюро, кроме меня. Мое место занимал ваш бывший председатель Куйбышев, который должен был, по должности, быть главным блюстителем партийного устава и партийных нравов, а на деле был первым их нарушителем и развратителем. Эта семерка была нелегальным и антипартийным учреждением, распоряжавшимся судьбами партии за ее спиной. Тов. Зиновьев в одной из своих речей на заседании Центрального Комитета назвал Янсона, в качестве одного из участников в работах антипартийной семерки. Никто этого заявления не опроверг. Сам Янсон промолчал. Хотя в том же преступлении повинны и другие, но относительно Янсона имеются запротоколированные показания. Сейчас Янсон собирается меня судить за антипартийное поведение. Я требую отвода Янсона из состава судей.
Председатель (Орджоникидзе): Это невозможно, Вы, вероятно, шутите, тов. Троцкий.
Троцкий: Я не имею привычки шутить в больших и серьезных вопросах Я понимаю, что, может быть, Президиум поставлен моим предложением в несколько трудное положение, так как я опасаюсь, что в составе Президиума могут найтись и другие участники работы семерки. Но я ни в коем случае не собирался мое предложение превращать в шутку. Факт таков, что если это называлось «составлением повестки», то я, член Политбюро, в то время об этих собраниях ничего не знал. На этих собраниях вырабатывались меры борьбы со мной. В частности, там было выработано обязательство членов Политбюро не полемизировать друг с другом, а полемизировать всем против Троцкого. Об этом не знала партия, об этом не знал и я. Это длилось долгий период времени… Я не говорил, что тов. Орджоникидзе состоял членом семерки, но он принимал участие в работе этой фракционной семерки.
Орджоникидзе: Может быть, Янсон, а не Орджоникидзе, вы ошиблись?
Троцкий: Извиняюсь, хотя думаю, что эта ошибка чисто формальная а не по существу. Я говорил действительно об Янсоне. Я не говорил, что т. Янсон входил в состав самой семерки; нет, он не входил в личный состав, но он принимал участие в работах этой фракционной семерки, которая не предусмотрена уставом партии, действовала против устава и против воли партии, — иначе ей незачем было бы скрываться. Если здесь окажутся и другие товарищи, которые подобно Янсону, принимали участие в работе этой фракционной семерки, я покорнейше прошу и на них распространить мой отвод.
Смирнов: Я считаю…
Орджоникидзе: Слово имеет тов. Троцкий.
Троцкий: Так как тов. Янсон сделал попытку противопоставить объяснения тов. Зиновьева моим объяснениям по вопросу о методах и путях восстановления более нормальных отношений в партии и более согласованной работы, я начну с того, что целиком присоединяюсь к заключительным предложениям т. Зиновьева.
Президиум тут-же отклоняет предложение об отводе Янсона из состава судей.
Троцкий: Товарищи хотят сейчас дело представить так, что нас нужно вывести из Центрального Комитета из-за Ярославского вокзала, из-за речи Зиновьева по радио и из-за моего «поведения» на Исполкоме Коминтерна. Все это было бы убедительно, если бы не было нашей декларации, которую мы, оппозиция, подали в ЦК еще в начале июля прошлого года. По этому вопросу все пути вашей борьбы против нас предсказаны нами с полной ясностью и точностью; предсказано, как вы будете пользоваться придирками для того, чтобы осуществить ту программу перестройки идейного руководства, которую ваша партийная головка задумала давно, еще до июльского пленума, до XIV съезда.
Предложение Президиума ЦКК о выводе тов. Зиновьева из Политбюро роздано было внезапно, перед соответствующим заседанием Объединенного пленума, потому что на фракционной кухне не всё ещё было готово, кое-кого нужно было переубедить, или заставить от дела Лашевича протянуть «все нити» к Зиновьеву. Вот что мы писали в декларации «в деле Лашевича»… (читает).
Тогда еще Ярославского вокзала не было, но мы его предчувствовали, потому что тов. Ярославский был.
Янсон: Вокзал был еще до того времени, когда Ярославский был.
Троцкий: Ярославский был до того, как Ярославский вокзал стал политическим фактором в нашей жизни. А насчет Ярославского мы давно говорим: если хотите узнать, чего хочет Сталин достигнуть через полгода, пойдите на собрание и послушайте, что говорит Ярославский.
«Вопрос о т.н. «деле» Лашевича, — я читаю июльскую декларацию, — поставленный, согласно решению Политбюро от 24 июня, в порядок нынешнего пленума, неожиданно, в самый последний момент постановлением Президиума ЦКК от 20.VII (1926 г.) превращен в «дело» тов. Зиновьева. Вопрос этот, как совершенно ясно для всех, решался не в Президиуме ЦКК, а в той фракционной группе, руководителем которой является тов. Сталин».
А теперь вы хотите дать думать простакам, что мы будем выведены из ЦК в связи с Ярославским вокзалом.
«Мы имеем перед собою новый этап в осуществлении давно намеченного и систематически проводимого плана. Уже вскоре после XIV съезда в широких, сравнительно, кадровых кругах партии шли настойчивые разговоры, источником которых является секретариат ЦК, о необходимости реорганизовать Политбюро в том смысле, чтобы отсечь ряд работников, принимавших участие в руководящей работе при Ленине, и заменить их новыми элементами, которые могли бы составить надлежащую опору для руководящей роли тов. Сталина. План этот встречал поддержку со стороны тесно спаянной группы ближайших сторонников тов. Сталина, наталкиваясь, однако, на сопротивление со стороны других элементов, отнюдь не примыкающим к какой-либо «оппозиции», — в том числе и с вашей стороны, тов. Янсон. «Именно этим» объясняется, без сомнения, решение руководящей группы проводить план по частям, пользуясь для этого каждым подходящим этапом. Расширение Политбюро, при одновременном переводе тов. Каменева из членов Политбюро в кандидаты, явилось первым шагом на пути заранее намеченной радикальной реорганизации партийного руководства. Оставление в составе расширенного Политбюро тт. Зиновьева и Троцкого, а в числе кандидатов — тов. Каменева, должно было давать партии видимость сохранения старого основного ядра, и тем самым успокаивать тревогу относительно подготовленности и компетентности центрального руководства. Уже через полтора-два месяца после съезда, наряду с продолжением борьбы против «новой оппозиции», была открыта одновременно в разных пунктах, прежде всего в Москве и Харькове, — точно по сигналу — новая глава в борьбе против тов. Троцкого. В этот период руководители московской организации открыто говорили на ряде активов, что ближайший удар надо нанести тов. Троцкому. Остальные члены Политбюро и ЦК, отнюдь не принадлежащие к «оппозиции», выражали неодобрение поведению руководителей московской организации, причем ни для кого не было тайной, что за спиной московских руководителей стоит секретариат ЦК. В этот период вопрос о предстоящем изъятии тов. Троцкого из Политбюро обсуждался в достаточно широких кругах партии, не только в Москве, но и в ряде других мест. Дело, возбужденное против тов. Лашевича, не внесло, по существу, ничего нового в основной план реорганизации партийного руководства, но побудило сталинскую группу внести некоторые изменения в способы проведения плана. Если до самого недавнего времени намечалось нанести первый удар тов. Троцкому, отложив вопрос о Зиновьеве до следующего этапа, чтобы постепенно приучить партию к новому руководству, ставя ее перед каждым новым частичным изменением, как перед совершившимся фактом, то «дело» тов. Лашевича, Беленького и др., ввиду их близких связей с тов. Зиновьевым, побудило руководящую группу изменить очередь и наметить нанесение ближайшего удара по тов. Зиновьеву… Выдвинутое в последний момент предложение — удалить тов. Зиновьева из Политбюро — продиктовано центральной сталинской группой, как этап на пути замены старого ленинского руководства партии — новым, сталинским. План, по-прежнему, осуществляется по частям. Тов. Троцкий оставляется пока в составе Политбюро, чтобы, во-первых, дать возможность партии думать, будто тов. Зиновьев действительно устраняется в связи с делом Лашевича, и, во-вторых, чтобы слишком крутыми шагами не вызывать у партии чрезмерной тревоги. Не может, однако, составлять никакого сомнения, что вопрос о тов. Троцком, как и о тов. Каменеве, для сталинского ядра предрешен в смысле отсечения их от руководства, и что выполнение этой части плана остается только вопросом организационной техники и подходящих поводов, действительных или мнимых». (Июльский Пленум ЦК и ЦКК, июль 1926 г. «Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923-1927», том 2, Chalidze Publications, USA, 1988, pp. 22-24).
Вот эта организационная техника поручена сейчас вам, тов. Орджоникидзе. Организационная техника, т.е. подыскание подходящих поводов, действительных или мнимых, У вас нет действительных поводов, вы берете мнимые.
«Дело идет о радикальном изменении партийного руководства. Политический смысл этого изменения полностью оценен в нашем основном заявлении, составленном до того, как «дело» тов. Лашевича было превращено в «дело» тов. Зиновьева.
«Здесь остается только добавить, что явно наметившийся сдвиг с ленинской линии получил бы несравненно более решительное оппортунистическое развитие, если бы намеченная сталинской группой перестройка руководства осуществилась на деле. Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «завещание», мы, на основании опыта последних лет, глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит партии дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии. Вопрос идет о руководстве партии, о судьбе партии. Ввиду изложенного, мы категорически отклоняем фракционное и глубоко вредное предложение Президиума ЦКК». (Там же).
Как это, товарищи, звучит сейчас свежо и злободневно! Можно подумать, что это написано вчера, и что мы не предсказали, а задним числом обозрели то, что вы уже проделали. Я бы хотел пожелать, чтобы вы, просмотревши все ваши заявления и речи и, сопоставивши их с фактами, могли сказать со спокойной совестью, что вы предвидели весь тот путь, по которому идете… Вот это наше предсказание является для вас как бы шпаргалкой, по которой вы действовали и действуете еще сейчас.
Обвинения, предъявленные вами по моему адресу, это и есть же «подходящие поводы», которые вы отыскиваете в порядке данного вам технического поручения, в точном соответствии с нашим предсказанием, сделанным год тому назад. Это лишь один из этапов, не первый, но еще и не последний.
Вы предъявили мне два обвинения. Первое — мое выступление в ИККИ. Тов. Янсон изобразил только наполовину правильно то, что я сказал. У него выходило, будто я вообще отказывался дать объяснения по поводу своего поведения на ИККИ. Я перед каждым партийным собранием, перед каждой ячейкой, тем более перед Президиумом ЦКК готов объяснить все мои заявления на Президиуме ИККИ. Я считал и считаю сейчас, что судить меня ЦКК ни в коем случае не может за мои выступления на пленуме ИККИ, т.е. более высокого учреждения, и если тов. Янсону это непонятно до сих пор, он должен вдуматься в вопрос, перечитать устав Коминтерна и устав нашей партии. Он поймет тогда, что я прав, как был бы совершенно прав, отрицая право губернской КК привлекать меня к ответственности за мое выступление в качестве члена ЦК партии.
Меня за мои выступления осудил Президиум ИККИ, который не передоверил своих прав ЦКК ВКП(б). Пленум ИККИ это есть Центральный Комитет нашей международной партии. На пленуме ИККИ я выступал, как член этого учреждения, там меня осудили в постановлении, которое вы знаете. А вы второй раз подвергаете меня суду за это мое выступление. Вы не имеете на это права. Когда я указал на это тов. Янсону, он сказал: «Но ведь пленум ИККИ поручил ЦК ВКП принять меры против дальнейшей фракционной работы оппозиции». Правильно. Но ведь здесь сказано ЦК, а не ЦКК, причем речь идет о дальнейшей фракционной работе, а никак не о выступлениях моих на Исполкоме Коминтерна. Тем не менее, повторяю, объяснения я с полной готовностью дал тогда, если бы было достаточно времени, изложил бы и сейчас. Вы имеете возможность познакомиться с документами, которые были представлены на пленуме ИККИ. Все, что произошло за эти немногие недели, придает десятикратную убедительность и правоту тому, что я излагал не только как свои взгляды, но, думаю, как взгляды всей так называемой оппозиции на этом пленуме Исполкома. (Шум в зале.) Повторяю: из всего мною сказанного мне ничего не приходится пересматривать, а речь тов. Сталина от 5 апреля, накануне переворота Чан Кайши, до сих пор скрыта от партии. Я на Исполкоме Коминтерна бросил тов. Сталину вызов: если ваша линия верна и если права резолюция Исполкома, которая говорит, что все предвидения Исполкома оправдались, покажите, что говорили вы за неделю до контрреволюционного — не личного, а классового — переворота Чан Кайши. Я не говорю о тех простачках, которые говорят: а Муравьев разве не изменял? как будто в нашей собственной партии не было измен? и пр. Вздор! Там совсем другое дело, там произошел глубокий сдвиг классов, причем буржуазия, о которой говорилось, что мы ее используем и выбросим, как выжатый лимон, использовала на деле нас. Мы помогли ей сесть в стремя, она нас ногой отбросила, захватила всю власть, обескровила пролетариат. А за неделю до этого Сталин брал на себя ответственность за политическую линию Чан Кайши. Это худший обман партии, худший обман, — этого никогда не было в истории нашей партии, — говорят, что Центральный Комитет «все предвидел», а на деле было прямо противоположное. Ленин говорил, что честное отношение к партии — это выяснение дела, как было, вскрывание всех ошибок, совершенных руководством партии. Мы принесли все свои тезисы, все свои статьи на Коминтерн. А Сталин спрятал стенограмму. Я стучал во все двери, звонил во все телефоны, чтобы получить эту стенограмму, Сталин ее не дал. А когда я бросил вызов Сталину на Коминтерне, когда я ему сказал, покажи свою стенограмму, он вышел и сказал: «Я не буду отвечать на личные выпады тов. Троцкого». Какие это личные выпады? Вы жертвуете головой китайского пролетариата во имя спасения престижа отдельных товарищей. Это есть величайшее преступление, которое вообще можно совершить в революционной партии.
Еще по вопросу об Исполкоме Коминтерна. Главное обвинение, которое мне бросили там, заключается в том, что Троцкий и оппозиция идут к блоку с ренегатом Масловым, который занимается травлей СССР. Я утверждаю, что и здесь обманывают нашу партию, и здесь обманывают рабочий класс. Группа Маслова не занимается травлей СССР. Я сам до некоторой степени верил осенью прошлого года в это на основании «Правды», когда не знал еще полной цены Марецким, и тем, кто там стоит за ними, под ними и над ними. Я верил этому и я подписал декларацию от 16 октября, в которой говорилось о том, что группа Маслова занимается травлей СССР. Но это неправда! У меня есть с собой последний номер журнала этой группы «Знамя Коммунизма» (2 июня 1927 г.). Напечатайте его для сведения всех членов партии, чтобы все увидели, как они занимаются травлей СССР. В подлейшей передовице «Правды» «Путь оппозиции» говорится и про них, что они чемберленовские агенты. А они в своей последней передовице, озаглавленной «Руки прочь от Советской России!», говорят:
«…Новый крестовый поход подготовляется против страны первой пролетарской революции… Только пролетариат может воспрепятствовать такой войне. Конечно, не посредством гнилых образований, вроде Англо-Русского комитета и проч… Если когда-либо было ясно, что только действительный, революционный, ленинский, коммунистический Интернационал способен отразить нападение на Советскую Россию, а стало быть, и на весь мировой пролетариат, так это в настоящий момент, когда все эти гнилые комитеты в полной беспомощности, в полном бессилии созерцают подготовку и нападение… Так как империалистической войне можно препятствовать только на революционном пути, и так как каждая надежда на всякую, хотя бы и самую левую разновидность реформизма, есть политика иллюзий, то нужно исправить совершенные преступления раскола, именно исключением всех левых элементов из Коминтерна».
Они требуют восстановления их в Коминтерне для того, чтобы защищать Советский Союз, который они объявляют страной первой пролетарской революции.
«…Теперь не время прятаться за соображения престижа. На карте стоит кое-что побольше, чем репутация руководства, вся политика которого, если она не будет изменена, приведет к банкротству не меньшему, чем банкротство II Интернационала».
Вы их обвиняете в ренегатстве, а я говорю, что в их среде есть лучшие революционеры, чем многие их обвинители.
«…Руки прочь от Советской России. Это легко сказать. Этот клич обязывает к тяжелой, лихорадочной, международной, пропагандистской и организационной работе, к которой даже и не приступлено, несмотря на то, что давно уже выяснилось все большее обострение конфликтов».
В числе других требований, статья выдвигает следующее:
«Немедленное международное сплочение рабочих транспорта, военных и химических заводов под лозунгами «ни одного судна», «ни одного поезда с солдатами, оружием или амуницией против Советской России, ни одного солдата, ни пушки, ни газов, ни самолетов против Советской России; немедленная международная и революционная пропаганда против войны в наступательном ленинском духе против империализма при беспощадном скрывании того, что есть, т.е. без деятельности всех левых «реформистских друзей» Советской России и при организации революционного отпора».
«Руки прочь от Советской России! — мы бросаем всем рабочим этот клич, который обязывает к действию».
Я привел только часть статьи. Все номера этого издания по отношению к Советскому Союзу исполнены этого же духа. Марецкие обманывают партию и рабочий класс, отравляют сознание рабочего класса, отучают его отличать друзей от врагов, когда говорят, что можно питать надежду на Перселей и других, и в то же время утверждают, что группа Урбанса, Маслова и других являются изменниками.
Второе обвинение — демонстративные проводы Смилги на Ярославском вокзале. Вы выслали Смилгу в Хабаровск. Я еще раз очень прошу товарищей условиться на каком-нибудь одном объяснении этой высылки. Так нельзя поступать ни с партией, ни с оппозицией, ни, наконец, по отношению к самим себе. Шкирятов в комиссии воскликнул: «И в Хабаровске можно работать!» Если Смилга отправлен — я повторяю то, что сказал на тройке, — если Смилга отправлен в нормальном порядке для работы в Хабаровск, то вы не смеете говорить, что коллективные проводы его были демонстрацией против Центрального Комитета. Если же вы заявляете, что Смилга отправлен в нормальном порядке, а на самом деле знаете, что это есть административная ссылка товарища, который в настоящее время нужен на ответственных, т.е. боевых советских постах, тогда вы обманываете партию, ведете двойную игру. Повторите ли вы снова, что отправка Смилги в Хабаровск является командировкой в обычном порядке на работу? И в то же время будете обвинять нас в демонстрации против ЦК? Такая политика является двурушничеством.
Передовица «Правды» от 22 июня. Мое время ограничено и я не могу сказать всего того, чего заслуживает эта передовица. Процитирую лишь несколько строк, сказанных по поводу того, что я на пленуме ИККИ заявил, что сейчас наиболее острой опасностью является партийный режим. На этом основании передовая статья под названием «Пути оппозиции», статья, которую не удосужился, к сожалению, прочитать председатель ЦКК, хотя эта статья написана накануне суда над нами, который здесь теперь происходит, и хотя сейчас все говорят: прочитайте статью Марецкого и вы узнаете, что будет говорить завтра Орджоникидзе, — эта статья говорит:
«Политически эксплуатируя эти трудности, оппозиция тем самым поставила под знак вопроса верность ее пролетариату и большевистской партии в часы опасности. Ибо утверждать, что опаснейшей из опасностей является режим большевистской партии, значит на деле вторить классовым врагам СССР».
Я не буду заниматься ответами на возгласы тех сторонников и сторонниц Марецкого, которые и здесь присутствуют, и не буду заниматься моральной квалификацией этого субъекта. Я поставлю вопрос политически. В статье говорится, что оппозиция поставила под знак вопроса свою верность революции во время войны. Но у нас на дипломатических постах, т.е. самых боевых позициях, где сейчас, до войны, надо защищать Советский Союз, работают: Каменев, Раковский, Крестинский, Антонов-Овсеенко, Иоффе — сейчас не на дипломатическом посту, но старейший дипломат, который может понадобиться… Пятаков и Преображенский в Париже, недавно еще там был Рейнгольд; Копп в Стокгольме; Сафарова вы из Китая посылаете в Константинополь; Мдивани — в Персии; Аусем — в Константинополе; Уфимцев и Семашко — в Вене; Сокольников возвращается из Женевы; Канатчиков в Праге; Коллонтай в Мексике; Краевский приехал вчера из Аргентины. Ведь все это сплошь оппозиционеры, и это еще далеко не все. Я вас спрашиваю, товарищи, если оппозиция ставит под знак вопроса свою верность революционной стране и диктатуре пролетариата во время войны, то что сделать со штабом революционной армии, который на ответственные командные посты ставит «изменников» или кандидатов в изменники. Я был когда-то уполномочен нашей партией на руководство Красной армией, — я бы такой штаб расстрелял. Вы шутите с таким обвинением или нет.
Если вы имеете мужество поддерживать то, что говорят Марецкие и прочая чернильная дрянь сегодняшнего дня, то вы должны расстрелять или для начала хоть подвергнуть изоляции тех, кого вы подвергаете этому обвинению; но вы должны также разогнать Центральный Комитет, который осмеливается держать оппозиционеров на самых боевых постах в настоящее время, когда нам угрожает удавная петля империализма.
Почему же вы этого не делаете? Потому что знаете, что Марецкий лжет для обмана партии. Знаете и молчите. Знаете, что он прокладывает Сталину пути сознательной отравленной ложью. Вы молчите и покрываете. А вот из ТАССа «не для печати» есть телеграмма о том, как Раковский «защищает Советы», как, по выражению буржуазных газет, распинается в защиту деятельности советского правительства. Но это «не для печати». Для печати же — клевета о том, что оппозиция ставит свою преданность пролетариату под знак вопроса.
Ройзенман: Они не подписали заявления 83-х.
Троцкий: Не торопитесь, тов. Ройзенман. Крестинский уже прислал свою подпись. У вас уже была сегодня одна неудачная реплика в защиту Рафеса. Рафес был министром петлюровского правительства и требовал головы большевиков. Тов. Ройзенман, вы защищаете тех, кого не надо защищать. Я знаю, что вы прекрасный революционер-пролетарий, но вы обвиняете тех, кто прав, и защищаете тех, кто виноват. Вы и насчет Раковского подождите. А вот у меня заявление члена партии, которого я лично знаю, Познанского. Это член партии с 1904 года, наборщик, который в дни Октябрьской революции, как мне рассказывали, принимал героическое участие в борьбе.
Голоса: Знаем. Уж и «героическое!».
Зиновьев: (тов. Морозу) Мы вас тоже знаем. В 1918 году я вас арестовывал.
Мороз: В 1918 году я работал в ВЧК.
Зиновьев: Я говорю о члене МКК тов. Морозе. (смех.)
Троцкий: Так вот этот тов. Познанский прислал в Центральный Комитет 22 июня следующее письмо. (Реплики.) Повторяю, я его лично не знал, и никогда не слышал о нем, как об оппозиционере. Он особенно заинтересовал меня этим ярким письмом, после чего я навел справки и получил от абсолютно надежных партийцев те сведения, которые и привел. Вот это письмо.
«В ЦК ВКП(б). Прочитав передовицу «Правды» от 22 июня с. г. «Путь оппозиции», я, в интересах единства партии и установления настоящей ленинской партдисциплины, присоединяю свою подпись к заявлению товарищей от 25 мая (т.н. Заявление 83-х). Член ВКП(б) с 1904 г. №0019773. Я.М. Познанский».
Я думаю, чем больше безнаказанной разнузданности будут проявлять Стецкие-Марецкие, тем больше подлинные старые большевики, сегодня колеблющиеся, не решившиеся или находящиеся под гипнозом формальной, а не революционной дисциплины, будут признавать правоту оппозиции.
Но от этих обвинительных кляуз я хочу сейчас же перейти к основным политическим вопросам.
Об опасностях войны.
В заявлении, которое нами внесено в июле прошлого года, мы говорили:
«Могущественным условием охранения Советского Союза, а значит, и поддержания мира, является неразрывная связь растущей и крепнущей Красной Армии с трудящимися массами нашей страны и всего мира. Все экономические, политические и культурные мероприятия, которые повышают роль рабочего класса в государстве, укрепляют его связь с батрачеством и беднотой и его союз с середняком — тем самым укрепляют Красную Армию, обеспечивают неприкосновенность страны Советов и укрепляют дело мира». (Там же стр. 19).
Этим самым показано, что мы год тому назад призывали вас заняться вопросом об опасности войны и об опасностях внутри СССР во время войны. Это не специальные вопросы. Это вопросы нашей классовой политики, всего нашего курса. Когда формальный глава государства, председатель ЦИК, Калинин, произносит в Твери речь о том, что нам нужны крепкие, сильные солдаты, а крепким и сильным солдатом может быть только середняк, беднота же таких солдат дать не может, потому что среди нее много хилых, — так ведь это же и есть открытый курс на крепкого «середняка», под именем которого проходит не кто другой, как кулак или кандидат в кулаки. Калинин забывает, что мы совершили Октябрьскую революцию, в которой худые и тощие победили рослых и крепких. Почему? Потому, что первых было и остается пока что гораздо больше. Когда это провозглашается в обстановке сгущающейся военной опасности, то я говорю, что это преступление. Вы скажете: «Мало ли, что сказал почтенный Михаил Иванович!» А вы его разве одернули? Нет, вы его не одернули, вы одернули нас, когда мы подвергли критике его линию, которая принижает бедняка и придает духу кулаку, — тому самому кулаку, которого скрывает присутствующий здесь Яковлев своими статистическими ухищрениями. Судить надо Яковлева, а он собирается нас судить.
Марецкие говорят, что мы, оппозиция, эксплуатируем опасность войны. Как? Чем?
Опасность войны вы эксплуатируете сейчас для травли оппозиции и для подготовки ее разгрома. Смотрите: из всех работ Исполкома Коммунистического Интернационала, где мы обсуждали и вопрос об опасности войны, и вопрос о рабочем движении Англии, и особенно вопрос о Китайской революции, для сведения партии выпустили только одну красненькую тетрадку против оппозиции, причем даже и тут, как бы это выразиться, выкрали из стенограммы мою коротенькую речь, сославшись на то, будто я ее еще «не исправил». Это и значит, что вы эксплуатируете военную опасность прежде всего против нас.
Что делают Стецкие-Марецкие сейчас? Что делается вообще в «Правде»? Разве она ставит, как следует быть, хоть один вопрос, связанный с международным положением, с нашей общей линией? Ведь за теоретический уровень «Правды» просто стыдно, ведь сейчас нечему учиться в ней! И весь вопрос о военной опасности эксплуатируется исключительно для того, чтобы наиболее отравленными средствами бороться против оппозиции.
Товарищи, не надо смешивать социалистическое отечество с начальством. Мы заявляем: сталинский режим мы будем критиковать до тех пор, пока вы нам механически не закроете рот. До тех пор, пока вы не вгоните нам в рот кляп, мы будем критиковать этот сталинский режим, который подорвет все завоевания Октябрьской революции, а они нам так же дороги, как и вам. Еще во времена царизма были патриоты, которые, по словам Щедрина, смешивали отечество с начальством. Мы не из их числа. У Щедрина сказано: «Такали, такали, да и протакали». У нас теперь в партии огромное количество «такальщиков», которые такают всему, чтобы им ни подсказали. Как бы не протакать Октябрьскую революцию! Мы будем критиковать сталинский режим, негодный, сползающий, идейно слабый, короткомысленный, недальнозоркий. Мы будет его с удвоенной силой критиковать именно потому, что видим опасность, именно потому, что ошибки Сталина в случае войны помножатся на 10 и на 100.
Тов. Янсон говорил, что мы смешиваем войну 1914 года с войной теперешней. Это пустяки! Разницу знаем не хуже вашего. Но в самом основном для нас, большевиков, эти войны одинаковы: это война буржуазии против пролетариата. В чем заключается гигантское различие? В том, что на одном фланге мы имеем пролетарскую диктатуру, что у мирового пролетариата есть Советский Союз. Советский Союз защищает в войне мировой пролетариат, а мировой пролетариат защищает Советский Союз. Но война ведется с мировым империализмом,
Каково же в этих условиях наше отношение к Перселю? Что такое Персель? Персель есть сейчас в гораздо бóльшей степени агент империализма, чем в 1914 г. В этом вопросе наше отношение к Перселю должно быть теперь такое же, как у Ленина в 1914 г„ потому что мы ученики школы Ленина, потому что мы видели работу Перселя во время империалистической войны и после нее. Это наша позиция. А ваша? Вот чему учил Московский Комитет, послушайте:
«Англо-Русский комитет может и должен и несомненно сыграет (слушайте!) громадную роль в борьбе со всякими интервенциями, направленными против СССР. (Слушайте!) Он станет организующим центром международных сил пролетариата в борьбе со всякими попытками международной буржуазии затеять новую войну». (Слушайте!) (Материалы в проработке итогов июльского пленума ЦК ВКП. Агитпроп МК.)
Год мы стучались в ваше сознание по вопросу об Англо-Русском комитете. Мы вам говорили, что он губит развивающееся революционное движение английского пролетариата. Между тем, весь ваш авторитет, накопленный опыт большевизма, авторитет ленинизма, все это вы бросили на чашу весов на поддержку Перселя. — Вы говорите: «Но мы же его критикуем!» — Это и есть новая форма поддержки оппортунизма со стороны сползающих большевиков. Вы его «критикуете» — все мягче и реже — и остаетесь с ним в связи. А что он может сказать своим революционерам, своим большевикам, когда они клеймят его, как агента Чемберлена? — «Вот, смотрите, тот же самый Томский, член Политбюро, председатель ВЦСПС, который посылал деньги английским стачечникам, он меня критикует, но все же он идет со мной рука об руку; как же вы смеете меня называть агентом империализма?» — Прав он будет или неправ? Прав. Вы сложным путем всю механику большевизма поставили на службу Перселю. В этом мы вас обвиняем! Это обвинение тягчайшее, — куда тяжелее, чем проводы Смилги на Ярославском вокзале.
Весь гигантский революционный авторитет нашей партии вы поставили на службу Перселю через Англо-Русский комитет. Агитпроп МК, громящий оппозицию за «социал-демократический» уклон, проповедует, что
«Англо-Русский комитет должен сыграть громаднейшую роль в борьбе со всякого рода интервенциями, направленными против СССР, что он станет организующим центром борьбы мирового пролетариата против империализма…»
Это все вы говорили, товарищи! Под суд надо отдать за такие вещи.
Что вы сделали из большевизма? Весь авторитет его, весь опыт, — теория Маркса и Ленина, — что вы из всего этого сделали за несколько лет? Вы говорили рабочим всего мира и нашим московским рабочим, прежде всего, цвету пролетариата, что в случае войны, Англо-Русский комитет будет центром, организующим борьбу против империализма. А мы говорили и говорим, что в случае войны Англо-Русский комитет будет готовым окопом для всех дезертиров из породы фальшивых полудрузей, для всех перебежчиков в стан врагов Советского Союза. Томас открыто поддерживает Чемберлена. Но ведь Персель поддерживает Томаса, — и это самое главное. Томас держится рукой капитала. Персель держится обманом массы и поддерживает Томаса. А вы поддерживаете Перселя. Вы нас обвиняете в том, что мы поддерживаем Чемберлена. Нет, это у вас получается на правом фланге цепь с Чемберленом. Если подойти по-марксистски, по-ленински, то получается, что вы стоите в одном фронте с Перселем, который поддерживает Томаса, и вместе с ним — Чемберлена. Вот что говорит политический анализ, а не кляуза.
На собраниях, особенно на рабочих и крестьянских ячейках, говорят уже об оппозиции черт знает что, спрашивают, на какие-де «средства» оппозиция ведет свою «работу»; рабочие, может быть, темные, несознательные, а, может быть, подосланные вами, задают такие вопросы, подают такие черносотенные записки… И есть подлецы-докладчики, которые смеют на эти записки уклончиво отвечать. Эту грязную, дрянную, гнусную, чисто сталинскую кампанию против оппозиции вы обязаны были бы прекратить, — если бы вы были ЦКК. Мы же не кляузами занимаемся, а делаем открытое политическое заявление: в одном фронте стоят Чемберлен и Томас, их поддерживает Персель, без его поддержки они — ничто, а вы поддерживаете Перселя, вы ослабляете этим СССР и укрепляете империализм. Вот это есть честное политическое заявление! И вес его вы сами сейчас чувствуете.
Теперь относительно китайской революции. Ярославский говорит, что Мартынов стал хорошим большевиком. Прекрасно! Но ведь за ним стоит Дан. В «Социалистическом вестнике» от 23 апреля и затем от 9 мая Дан целиком солидаризируется с Мартыновым и Сталиным насчет китайской революции. Дан называет нашу позицию «левым ребячеством», линию Радека называет «прикрытым ликвидаторством» совершенно так же, как и вы. Почему вы это скрываете, почему вы прячете от партии эти факты? Вы говорите, что Мартынов был меньшевиком, но ведь Дан и сейчас меньшевик. Почему же он солидаризируется с Мартыновым и Сталиным по основному вопросу о китайской революции? И почему вы это скрываете?
Я говорю, что курс на Англо-Русский комитет есть курс на раскол Коминтерна, ибо этот курс ведет к Амстердаму. Генсовет есть часть Амстердама, а Амстердам ведет ко II Интернационалу. Сейчас смешно по-ребячески (или плутовски) проводить принципиальную разницу между Амстердамом и II Интернационалом; в смысле характера рабочего движения, в смысле политической линии, в смысле руководства они едино суть, — там сидят одни люди, — один блок против большевиков. Линия на Амстердам есть линия на II Интернационал. Вы заявляете, что это «клевета». Нет, это есть политический вывод из ваших позиций. И вы к нему идете. В самое последнее время были, по-видимому, какие-то переговоры Удегеста с нашими делегатами в Женеве. Были они или нет? Я спрашиваю вас, я — член ЦК, — пока вы меня еще не «вывели», — я имею право знать все, что касается партии, я спрашиваю вас, были эти переговоры или нет? Удегест сначала заявлял, что были, и что большевики сейчас относятся к вхождению в Амстердам совсем иначе, чем год-два тому назад. В голландской печати это было напечатано. Во множестве газет перепечатано. Пролетариат всего мира читал это. Почему вы не скажете, что это неправда? Почему вы не опровергнете сообщение, которое читал весь международный рабочий класс? Почему вы все это скрываете от партии в бюллетенях ТАССа «не для печати»? Разве при Ленине было возможно, чтобы социал-демократы заявляли на весь мир, что мы идем на объединение с ними, а мы бы не поиздевались над ними, не заявили, что это есть гнусная ложь? Почему это скрывается? Тут что-то есть. После своих первых заявлений Удегест стал дипломатично «опровергать» факт переговоров. Но вот что говорит об этом вчерашняя телеграмма ТАССа «не для печати»:
«Несмотря на это опровержение, «Де Стрид» печатает статью Стенгейса, руководителя голландских реформистских профсоюзов, в которой говорится: «Во время Международной Экономической Конференции в Женеве Удегест и Жуб вели переговоры с советской делегацией в Женеве. Эти переговоры имели для рабочего движения по меньшей мере, такое значение, как сама экономическая конференция. По-видимому, однако, было решено воздержаться от всяких сообщений по поводу этих переговоров. По нашему убеждению, это решение ошибочно. Международное единство имеет самое крупнее значение для европейского рабочего движения. Союз между пролетариатом Европы и Азии настоятельно необходим. В первую очередь необходимо заключить союз с русскими профсоюзами. Мы не принадлежим к числу тех, которые собираются применять русскую тактику в Западной Европе и мы не пойдем на союз на любых условиях. Мы также против тех переговоров, которые предназначены «для галерки». Если Жуб и Удегест действительно вели переговоры с советской делегацией, вовсе не исключено, что переговоры вели к практическим результатам. Об этом рабочее движение должно быть поставлено в известность. Большинство организованных рабочих требует единства с русскими профсоюзами. Нам должны сообщить, содействовали ли переговоры с советской делегацией этому единству, а если нет, то почему они были безуспешными». (ТАСС.)
Орджоникидзе: Сокольников бы мог сказать все, он вел переговоры.
Троцкий: Я не знаю, вел ли переговоры Сокольников, или кто другой, но знаю, что если переговоры велись, то не иначе, как по поручению ЦК. Если же не велись, то надо открыто сказать, что это ложь.
Орджоникидзе: Никакого поручения нет.
Троцкий: Тогда я спрашиваю: почему же и первая, и вторая, и третья телеграммы ТАССа на этот счет — я одну оглашал в Комиссии, — почему эти телеграммы ТАССа по вопросу, где дело идет о жизни и смерти международного большевизма, скрываются от партии? Почему весь международный рабочий класс читает в газетах, что ВЦСПС идет к Амстердаму и не знает, правда это или неправда? Почему вы это скрываете? Ни у кого нет ясного представления о том, правда это или неправда.
Орджоникидзе: Я заявляю, что ничего подобного.
Троцкий: Тогда надо немедленно, завтра же напечатать в «Правде» статью, где должно быть разъяснено, что вся эта история — ложь. Ведь этими сообщениями совершается сейчас воспитание рабочих всего мира в обстановке приближения войны. Международный пролетариат считает, что ввиду приближения войны, большевики идут на сближение с Амстердамом. (Реплика.) А разве вы заслужили такого доверия, чтобы они заранее считали это ложью? Чем Генсовет лучше Амстердама? Остальные части Амстердама отличаются только тем, что за последний год не имели случая так нагло и подло предавать своих рабочих, как Генсовет предал генеральную стачку и стачку горняков. Английский Генсовет есть сейчас самая проплеванная, самая гнусная часть Амстердама. А вы им пишете «дорогие товарищи». Почему же международный пролетариат должен всерьез думать, раз вы сами молчите об этом, что вы не идете в Амстердам? Разве вы сейчас такое доверие заслужили? И во времена Ленина никогда партия не рассчитывала на слепое доверие, а всегда опровергала ложь (если это была ложь). А сейчас вы, скрывая телеграмму, спекулируете на слепом доверии? Нет, тут что-то не так. И во всяком случае вы не укрепляете этим завоеванное Лениным доверие партии, а расходуете его и проматываете.
Если бы вы серьезно имели в виду опасность войны, как вы говорите, так разве возможны были бы те бешеные внутрипартийные репрессии, которые у нас сейчас разнуздываются все более и более? Разве можно сейчас швыряться такими первоклассными работниками, как Примаков, как Путна, которые сбрасываются с военной работы, потому что, хотя они и готовы и умеют сражаться за социалистическое отечество, но считают ложной и гибельной теперешнюю политику ЦК. Затем Смилга, Мрачковский, Лашевич, Бакаев — много у вас таких военных работников? Я слышал, что вы собираетесь снять Муралова с Военной Инспекции за то, что им подписано заявление 83-х. С Перселем и с другими подобными «борцами против войны» вы вместе, а Муралова хотите снять с Военной Инспекции. (Шум в зале.) (Реплика: кто вам докладывал?) Мне никто официально не «докладывал», но разговор идет широко.
Орджоникидзе: Вы спешите.
Троцкий: Вот это вы правильно сказано: я на 48 часов говорю раньше о том, что вы сделаете немного спустя*, как и в июле прошлого года мы дали вам вперед весь маршрут вашей борьбы против нас. Теперь на очереди новый этап.
* Муралов, один из самых выдающихся руководителей Красной армии, был вскоре не только снят с Инспекции, но исключен из партии и сослан в Сибирь, где сейчас и находится. — Л.Т.
А слушатели Военной Академии и Академии воздушного флота? За оппозицию вы вышвыриваете лучших. Я успел собрать краткие биографии тех четырех слушателей, которых вы на днях выбросили накануне окончания ими военных академий. Одна биография Охотникова, Якова Иосифовича, вторая — Кузьмичева, Бориса Ивановича, третья — Бройдта, четвертая — Капеля, Исай Львовича. Вот первая.
Охотников, Яков Иосифович. Родился в 1897 г. Отец и мать — крестьяне (из Бессарабии); земли собственной не имели, работали на помещичьей земле. Образование — низшее. До 1915 г. работал у отца в хозяйстве и по найму извозничал. С 1915 года служил солдатом в царской армии. Во время февральского переворота был в г. Екатеринославе; от запасной батареи был избран в Совет солдатских депутатов, но в мае месяце за большевистское настроение был выслан на фронт в 4 армию, где был в дивизионном и корпусном комитете от 14 артиллерийской бригады. Во время Октябрьской революции отходил от румынского фронта и, будучи контужен в бою, находился на излечении в госпитале. Выйдя из госпиталя в декабре 1917 г, организовал партизанский отряд и дрался против оккупантов-румын, действовал под руководством большевистской партии, а в 1918 году вступил в подпольную организацию Бессарабии. Состоял председателем подпольного ревкома Телецкой волости и командиром партизанского отряда, за работу был дважды судим румынским Военно-полевым судом и приговорен к смертной казни, но скрылся. В 1919 году прибыл с партизанами на Украину, где вступил в 45 красную дивизию, которой командовал Якир. Работал на различных командных должностях. Всю войну был на фронте, а по окончании неоднократно участвовал в борьбе против белых бандитов. В 1924 году прибыл в Военную Академию и, как не имеющий общего образования, был вначале определен на подготовительный курс. Перешел с 1 курса на 2-й курс с учебной оценкой «хорошо». Несмотря на болезнь, в учебном 1927 году неудовлетворительных отметок не имел. Партийному взысканию подвергся в первый раз в феврале 1927 года за оппозиционные взгляды. Отчислен из Академии «за проводы Смилги».
Таких у меня пока четыре биографии, в основном друг от друга не отличающиеся. Это — солдаты революции, солдаты партии, получившие ранения, награжденные грамотами ЦИКа, орденами Красного Знамени и пр., закаленные революционеры, которые будут верны Октябрю, которые будут до конца бороться за Октябрь, — а вы их выгоняете из военных академий. Разве так готовятся к военной обороне революции?
Нас обвиняют, как известно, в пессимизме и маловерии. С чего началось обвинение в «пессимизме»? Это глупенькое, пошленькое словечко было выпущено, кажись, Сталиным. Между тем, для того, чтобы выступать перед вами так, как выступал сегодня Зиновьев, чтобы так плыть против течения, как мы плывем, нужно побольше веры в международную революцию, чем у многих из вас. С чего началось это обвинение в маловерии? С пресловутой теории о построении социализма в одной стране. Мы не поверили в эту теорию Сталина.
Зиновьев: Орджоникидзе в 1925 г. говорил мне: — пиши против Сталина.
Троцкий: Мы не поверили в это откровение, которое имеет своей тенденцией исказить в корне Маркса и Ленина. Мы не поверили в это откровение, и поэтому мы — пессимисты и маловеры.
А кто был предшественником «оптимиста» Сталина, знаете ли вы? Я принес вам и вручу, если пожелаете, важный документ. Это статья Фольмара, немецкого социал-патриота, написанная в 1879 году. Называется эта статья «Изолированное социалистическое государство». Я прочту вам только две фразы из одной работы, её следовало бы перевести и разослать всем членам ЦК и ЦКК, да и всем членам партии.
Орджоникидзе: Читали мы.
Троцкий: Ах, читали, — тем хуже, вы, значит, скрыли и это от партии. Мы, марксисты, не привыкли так поступать. Как Маркс и Ленин подходили к делу, когда они находили у старых мыслителей, утопистов, анархистов какую-нибудь фразу, которая была намеком на позицию Маркса или Ленина в дальнейшем? Они с благодарностью открывали своих предшественников, писали о них, популяризировали их. У вас тоже есть предшественник. Почему же у вас нет благодарности по отношению к нему, почему вы не печатаете вашего первоучителя Фольмара, который, кстати сказать, гораздо серьезнее, умнее, экономически более прилично обосновал ту «идею», которой теперь так гордятся Сталин и Бухарин? В чем же существо работы Фольмара? Эта работа была направлена против Маркса и Энгельса. Он не полемизировал с ними прямо — слишком большие авторитеты! — но для всякого марксиста абсолютно понятно, против кого направлены его речи. Он не называет фамилии, а говорит «некоторые». Сталин тоже сначала полемизировал против «некоторых» и «иных», когда выступал с самобытной мудростью.
«Вопрос вот в чем, — пишет Фольмар, — должен ли социализм, для осуществления своих хозяйственных планов, восторжествовать одновременно во всём цивилизованном мире (у всех экономически передовых народов), или же возможно существование и отдельного социалистически организованного государства?»
Далее он приводит мнение тех «некоторых», которые говорят о невозможности построения социализма в одной стране.
«Я придерживаюсь, — продолжает Фольмар, — противоположного взгляда. Я думаю — и в дальнейшем постараюсь доказать это, — что окончательная победа социализма в одном лишь (на первых порах) государстве не только исторически вероятна, но что для существования и процветания изолированного социалистического государства нет решительно никаких препятствий». («Изолированное социалистическое государство» в «Jahrbuch fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik», 1879, сс. 54-74, Цюрих.)
Таким образом, немецкий социал-демократ Фольмар развивал теорию национального социализма еще в 1879 г., тогда как его эпигон, Сталин, стал создавать свою «самобытную» теорию только в 1924 году. Почему в 1879 году? Да потому, что это было время реакции, период большого сползания европейского рабочего движения вниз. Французская коммуна была разбита в 1871 году. До 1879 года не было во Франции революционного движения. В 1879 году собрался первый маленький съезд оппортунистических профсоюзов где-то на юге Франции. В Англии либеральный тред-юнионизм, либеральная рабочая политика торжествовали по всей линии. Это было время самого глубокого упадка и английского, и континентального революционного движения. В Германии социал-демократия в это время развивалась довольно быстро. Вследствие этого противоречия Фольмар и прибег к самобытной теории социализма в одной стране. А знаете ли вы, чем кончил Фольмар? Он кончил архиправым баварским социал-демократом, шовинистом. Вы скажете, что сейчас обстановка не та? Конечно, общая обстановка сейчас не та. Но поражения пролетариата в европейских странах были за последние годы большие. Надежды на международную революцию, на ее непосредственную победу, как это было в [19]18-19 годах, — сейчас отодвинуты, и кое-кто из «оптимистов» большинства эту надежду и вообще потерял, а потому и тянет к выводу, что можно обойтись без международной революции. Вот это и есть предпосылка для оппортунистического сползания к национально-ограниченной фольмаровщине, начиная с его теории социализма в одной стране.
Вы обвиняете нас, в связи с этой теорией и без связи с нею, в пессимизме и маловерии. Мы, оппозиция, — «небольшая кучка» пессимистов и маловеров. Партия — едина, и в ней все — оптимисты и многоверы. Не слишком ли просто? Позвольте поставить вопрос таким образом: карьерист, т.е. человек, который домогается личных успехов, войдет ли сейчас в оппозицию? Разве лишь такой хитрец, который войдет, а потом сейчас же отойдет, чтобы тут же быть причисленным к «лучшим представителям» нашей партии и страны. Но это, так сказать, исключительно гнусные фигуры. Если же взять карьериста, как среднюю фигуру, то я спрашиваю: пойдет ли такой карьерист при нынешних условиях искать свою карьеру через оппозицию? Вы знаете: не пойдет. Шкурник пойдет ли в настоящих условиях в оппозицию, когда за оппозиционность выгоняют с фабрик и заводов в ряды безработных таких пролетариев-большевиков, которые будут драться в случае нужды не хуже, чем все здесь присутствующие? Шкурник не пойдет. На примере рабочих-оппозиционеров мы видим, что, несмотря на репрессии, в рядах партии есть еще мужество бороться за свои взгляды. Первое качество всякого революционера — сметь плыть и против течения, уметь бороться и в самых худших условиях за свои взгляды. Я спрашиваю еще раз: обыватели, чиновники, шкурники пойдут в оппозицию? Нет, не пойдут. А многосемейные, уставшие рабочие, разочарованные в революции, по инерции остающиеся в партии, пойдут в оппозицию? Нет, не пойдут. Они скажут: режим, конечно, плохой, но пускай их делают, что хотят, я соваться не буду. А какие качества нужны для того, чтобы при нынешних условиях войти в оппозицию? Ну, конечно, у него должны быть всяческие уклоны, это уж как полагается. Но кроме этого? Кроме этого. Нужна очень крепкая вера в свое дело, т.е. в дело пролетарской революции, настоящая революционная вера. А вы требуете только веры защитного цвета, — голосовать по начальству, отождествлять революционное, социалистическое отечество с райкомом и равняться по секретарю. Если ты хозяйственник, если ты администратор, — страхуйся через райком, или через секретаря губкома. Для таких штатных «такальщиков» заранее отпущена громадная порция многоверия и оптимизма. Через что проверяется ваше многоверие? Через голосование на 100%. Кто в таком подневольном голосовании не хочет участвовать, тот старается иной раз ускользнуть через дверь. Секретарь не пускает, — ты должен голосовать, и именно так, как приказывают, — а уклоняющихся от голосования берет на учет. Что же, вы думаете, все это от самого пролетариата скрыть? с кем вы шутки шутите? Я спрашиваю вас: с кем шутки шутите? Вы шутите плохие шутки с собой, с революцией и с партией! Кто голосует всегда на 100% с вами, кто вчера по приказу крыл Троцкого, сегодня Зиновьева, завтра будет крыть Бухарина и Рыкова, тот никогда не будет стойким солдатом в трудный час революции. А оппозиция доказывает свою верность и свое мужество именно тем, что в труднейший период сползания и зажима не сдается, а на основе ленинской линии собирает вокруг себя наиболее ценные боевые элементы, которых нельзя ни подкупить, ни запугать.
Янсон: Есть карьеристы и шкурники и среди оппозиционеров тоже.
Троцкий: Назовите. Тогда мы вместе с вами их выгоним, назовите только. Где они? Основное ядро оппозиции состоит из элементов, которых нельзя ни запугать, ни подкупить.
Партийный режим приглушает, удушает и сковывает партию и маскирует тот глубокий классовый процесс, который происходит в стране, и с которым мы сталкиваемся при первых слухах о военной опасности, и столкнемся еще резче — при наступлении войны.
Ярославский: Прямо, как в 1910 году. Тогда вы то же самое говорили.
Троцкий: Вы на партийной ячейке несколько недель тому назад говорили, что Фын Юйсян — настоящий революционер.
Ярославский: Неправда.
Троцкий: Вы лжете, так же, как вы лгали насчет 1910 года. Я заявляю, раз вы поднимаете этот вопрос: я делал большие ошибки против Ленина и против партии, но никогда, и в самые острые минуты старой борьбы против Ленина я не был так далек от Ленина, как Ярославский сегодня.
Нынешний режим обезличивает авангард пролетариата, потому что не дает возможности сказать открыто и честно, откуда надвигается опасность, — а опасность угрожает пролетариату от непролетарских классов, весь последний период состоит в том, что пролетариат политически свертывается, а остальные классы развертываются, — кто этого не хочет понять, того, по-моему, скорее уж надо «выводить» в этот же момент из руководящих учреждений. И это свертывание и развертывание имеет свое выражение всюду. Каждый спец, каждый чиновник, каждая барыня, советская или полусоветская, знает, что рабочему теперь «не 18 год». Это вы услышите и в лавке, и на улице, и в трамвае. Это чувствует рабочий, чувствует работница. Устрялов является идеологом буржуазного наступления на пролетариат методом тихой сапы. У нас были съезды ученых, был съезд инженеров-химиков. Там веет новым духом. Один инженер сказал в речи: «Власть на местах, да не на месте». Ему аплодируют. Другой говорит о каких-то местных безобразиях. Коммунист ему успокоительно говорит: это-де головотяпство. На это инженер отвечает: «Да, но тяпают по головам нас, а не вас». Третий на этом же съезде химиков говорит с трибуны хозяйственнику-коммунисту: «Уберите красных директоров-коммунистов. Если вас за это выгонят, мы через два дня поставим вас снова на ваш пост». Вот черты, которые лучше характеризуют перемену обстановки, чем всякие общие рассуждения.
Я говорил прошлой осенью с одним партизаном-кавказцем. Он жаловался на недовольство партизан. «Чем недовольны, голодаете?» — «Нет, не голодаем, у нас край богатый, а оттерли нас от власти». — «Кто же у власти, кулаки, что ли?» — «Нет, кулаки еще не дошли до власти, а какая-то серединка, ни то ни сё». Это буквально партизан говорит: «Кулак, — продолжает он, — тоже недоволен: «сила уже моя, а власть еще не моя». Если понадобится, я назову, когда, где и какой партизан мне это говорил. Это, товарищи, характеризует обстановку на Северном Кавказе. Но это же есть и в Москве.
С этим связан вопрос о рабочем государстве. Одна из многих постыдных лжей, которые через «Правду» систематически распространяются, состоит в том, будто бы я сказал, что наше государство не рабочее. Это сделано на основании фальсификаторского использования моей невыправленной стенограммы, где я просто излагал ленинское отношение к советскому государству и противопоставлял его молотовской позиции. Ленин говорил, что мы взяли многое худшее из царского аппарата. А что вы говорите сейчас? Вы создаете фетиш рабочего государства и хотите освятить данное государство, как своего рода государство «божьей милостью». Кто является наиболее законченным теоретиком такого освящения? Молотов. Это его заслуга. Я вам еще раз прочитаю его слова. Мою критику Молотова вы скрыли, а «Правда» извратила. Но вот что говорил Молотов против Каменева на XIV Московской губпартконференции («Правда», 13 декабря 1925 г.):
«Наше государство — рабочее государство… Но вот нам преподносят формулу, что наиболее правильным было бы сказать так: приблизить рабочий класс к нашему государству еще ближе… Как это так? Мы должны поставить перед собой задачу приближать рабочих к нашему государству, а государство-то наше какое, — чье оно? Не рабочих, что ли? Государство не пролетариата разве? Как же можно приблизить к государству, т.е. самих же рабочих приближать к рабочему классу, стоящему у власти и управляющему государством?»
Вот слова Молотова. Это есть, товарищи, самая тупоумная критика ленинского понимания данного рабочего государства, которое может стать подлинно и до конца рабочим лишь при гигантской работе критики, исправления, улучшения. А у Молотова говорится, что данное государство есть некоторый рабочий абсолют, который нельзя уже приблизить к массам. И к этому бюрократическому фетишизму относится мое возражение, вернее, мое изложение ленинского анализа советского государства. А про меня партии говорили, что я отрицаю рабочий характер нашего государства. Неверно это. (Реплики.)
Здесь говорят: «Что нужно сделать?» Если вы впрямь считаете, что против указанных мною явлений ничего поделать нельзя, значит вы признаете революцию погибшей. Потому что на нынешнем пути она должна погибнуть. Значит, вы то и есть настоящие пессимисты, хотя и самодовольные. Между тем, поправить положение, изменив политику, вполне возможно. Но прежде, чем решать, что делать, надо сказать, что есть, в какую сторону идут процессы. Если вы возьмете такой больной вопрос, как жилищный, то окажется, что тут происходят два процесса, выражающиеся в цифрах, которые вы легко можете проверить: пролетариат суживается в жилищах, а другие классы расширяются. Я уже не говорю о деревне, которая широко строится. Конечно, строятся не бедняки, а верхушка, кулак и крепкий середняк. А в городах? Так называемые «кустари», т.е. мелкая буржуазия, хозяйчики, торговцы, спецы, — на каждого из них больше кубатуры в этом году. А на рабочего в этом году меньше кубатуры, чем в прошлом году. Прежде чем говорить о том, что сделать, надо честно констатировать факты. И точно так же, как в жилищном вопросе, так и в быту, в литературе, в театре, в политике: не-рабочие классы расширяются, раздвигают локти, а пролетариат свертывается, сжимается.
Голос: А как же сделать, чтобы этого не было?
Троцкий: Если вы дадите мне час времени, я вам расскажу, как это сделать.
Орджоникидзе: Ваше время уже истекает.
Троцкий: Я прошу еще 15 минут.(Принято.)
Так вот, повторяю: как в материальной области буржуазные классы расширяются, — это вы видите и на улице, и в лавке, и в трамвае, и в квартирах, — точно так же и в политике: пролетариат в целом сейчас сжимается, а наш партийный режим усиливает классовое свертывание пролетариата. Это основной факт. Удар в ближайший период грозит справа — со стороны непролетарских классов. Наша критика должна быть направленной на то, чтобы пробудить в сознании пролетариата внимание к надвигающейся опасности, чтобы он не думал, будто власть завоевана раз навсегда, и при всяких условиях, будто советское государство есть некий абсолют, который является рабочим государством всегда и при всех условиях. Нужно, чтобы пролетариат понял, что в известный исторический период, особенно при ложной политике руководства, советское государство может стать аппаратом, через который власть будет сдвинута с пролетарской базы и приблизится к буржуазии, которая затем окончательно отбросит советскую оболочку и превратит свою власть в бонапартистскую. При ложной линии такая опасность вполне реальна.
Без международной революции не построишь социализма. Без правильной политики, рассчитанной на международную революцию, а не на поддержку Перселя, не только не построишь социализма, но погубишь и советскую власть. Надо, чтобы пролетариат понял это. Все решается классовой линией. Наша, оппозиции, вина, наше преступление в том, что мы не хотим усыпить себя и в условиях бюрократического оглушения пролетариата «оптимистически» закрывать глаза на опасности, стоящие перед нашей революцией. Реальная опасность идет справа — не с правого крыла нашей партии, правое крыло партии является лишь передаточным механизмом, — настоящая опасность, коренная опасность, идет со стороны поднимающих голову буржуазных классов, идеологом которых является Устрялов, этот умный, дальновидный буржуа, к которому прислушивался и от которого предостерегал Ленин. Вы знаете: Устрялов не нас поддерживает, он поддерживает Сталина. Осенью 1926 года Устрялов писал:
«Теперь необходим новый маневр, новый импульс, выражаясь фигурально, неонэп. С этой точки зрения необходимо признать, что ряд фактических уступок оппозиции, на которые пошла недавно партия, не может не внушать серьезных опасений».
Дальше:
«Слава Политбюро, если покаянная декларация оппозиционных лидеров является результатом их односторонней и безусловной капитуляции. Но плохо, если она — плод компромисса с ними. В последнем случае борьба неизбежно возгорится… Победивший ЦК должен приобрести внутренний иммунитет против разлагающего яда оппозиции. Он должен сделать все выводы из ее поражения… Иначе это будет бедою для страны». «Так, — продолжает Устрялов, — должна подходить к делу внутрироссийская интеллигенция, деловая, спецовская среда, идеологи эволюции, а не революции».
Выводы Устрялова:
«Вот почему мы сейчас не только против Зиновьева, но и определенно за Сталина».
Устрялов против того, чтобы вы исправляли «ошибки» инструкции об избирательных правах. Устрялов — за полный разгром оппозиции.
А что вы на это отвечаете? Вы хотите вывода оппозиции из ЦК, пока только из ЦК. Устрялов — буржуа, который знает историю Великой Французской революции, он знает ее хорошо. И этот выразитель настроений новой буржуазии понимает, что только сползание самих большевиков может наименее болезненно подготовить власть для новой буржуазии. Устрялов пишет, поддерживая сталинский ЦК, что необходимо оградить (что?) от разлагающего яда оппозиции. Он тоже, следовательно, согласен с вами, что оппозиция — это разлагающий яд, что нужно этот яд уничтожить, иначе будет «беда для страны». Это говорит Устрялов. Вот почему он не только против Зиновьева, но и поддерживает Сталина. Вдумайтесь в это. Тут перед вами не темные люди, несознательные или обманутые, которые думают, что оппозиция работает на английские деньги, — нет, Устрялов — человек очень сознательный, он знает, что говорит и куда идет. Почему же он вас поддерживает? Что он защищает вместе с вами?
Что говорит буржуазная английская экономическая газета «Стэтист» в своем номере от 11 июня? Послушайте:
«…Наступил момент, когда правительство Сталина должно либо раздавить крайних и прекратить заграничную пропаганду полностью, либо само должно быть раздавлено группой Троцкого-Каменева-Зиновьева!!..»
Это говорит экономический орган английской буржуазии. Он пишет: наступил момент, в который нужно решиться выгонять. Этот самый вопрос вы сейчас и решаете.
Тов. Сольц,* как мне передали недавно в беседе с одним из товарищей, подписавших заявление 83-х, проводил аналогию с Французской революцией. Что же, — я думаю, что это правильный метод, — я думаю, что это вполне правильно, и нужно бы сейчас переиздать для партии фактическое изложение и марксистское истолкование Великой Французской революции, особенно ее последнего периода. Это выйдет неплохое предостережение. (Тов. Орджоникидзе разговаривает.) Я подожду, пока перестанут мешать тов. Орджоникидзе, иначе я могу сказать что-либо антипартийное и некому будет меня остановить.
* Один из членов судилища, т.е. член президиума ЦКК — Л.Т.
Янсон: Мы остановим.
Троцкий: Нет, анархические предупреждения для меня недействительны, мне нужны регулярные предупреждения председателя.
Тов. Сольц говорил с этим товарищем по поводу подписания им письма 83-х… Кстати, вот загадка: Сольц вызывает одного из подписавшихся и делает всяческие грозные предостережения, а официально вы не обвиняете нас почему-то в подписании письма 83-х. Как же так: Ярославский вокзал — преступление; преступлением является также мое выступление на Исполкоме Коминтерна, где я действовал, как избранный международным Конгрессом член Исполкома и в этом смысле вам не подсуден. А если бы не было Ярославского вокзала, чтобы делал тогда Ярославский без вокзала? (Реплики Ярославского не слышно… Даже и без вас.) Я знаю, что вы и из ничего сварите обвинительный суп, вы превосходите того солдата, который варил суп из топора. Почему это заявление 83-х не упомянуто? Тов. Сольц вызывает товарища, мне его называли, это Воробьев. (Голос с места: информаторы?) Вы думаете, и впрямь намордник надеть на партию? Не информаторы, а товарищи, которые обличают безобразия в партии и правильно делают. Почему же в число обвинений вы не ввели заявление 83-х? Если вы считаете, что это заявление вполне лояльно и легально, т.е. что это такое заявление, которое в большевистской партии может быть сделано группой членов партии, — тогда великолепно, я это приветствую. Но по отношению к июльской декларации прошлого года вы действовали совсем не так. Я спрашиваю: вменяете ли вы мне в вину, считаете ли преступлением наше коллективное заявление? Или нет? Я опасаюсь, что ваш фракционный центр не разобрал еще этого вопроса. Я прошу, чтобы не было упущений в стенограмме, точно записать это: так как нас не обвиняют в подписании заявления 83-х, то я думаю, что происходит это не потому, что нынешний руководящий штаб готов создать в партии более здоровый режим, когда партийцы могут обращаться в ЦК с заявлениями, декларациями и указаниями (в этом случае не было бы и этого суда), а потому, что руководящий штаб еще не разобрался в этом вопросе.
Орджоникидзе: Вы все делаете для того, чтобы на самом деле прения и обсуждения вопроса приняли совершенно нежелательный характер…
Троцкий: Между неправотой и между незаконностью (не мне вам это разъяснять, потому что вы ведь стоите на страже именно законности), между неправотой и незаконностью есть большая разница. Я считаю, например, ваше поведение здесь неправильным, но я не могу считать его незаконным. Вы ведете неправильную линию, судите не того, кого нужно судить, но судите на основании партийных законов. Я хочу выяснить: считаете ли вы, что заявление 83-х неправильно по существу, т.е. политически, но законно с точки зрения партийного устава? Я так вас понял.
Насчет того, что я выражаюсь резко и проч., недостаточно по-товарищески что ли, я еще раз напоминаю тов. Орджоникидзе и прошу его прочитать статью «Путь оппозиции», где сперва говорится против оппозиции, что она выходит «за рамки товарищеской (!) критики», а потому, в порядке «товарищеского» внушения, говорится о том, что оппозиция ставит себя на роль помощников Чемберлена в войне. Пока вы этого не исправили, вам трудно будет внушить нам, оппозиционерам, правильный товарищеский тон, хотя мы вполне готовы всякое внушение по этому поводу принять.
Тов. Сольц в разговоре с этим товарищем проводил, как сказано, аналогию с Великой Французской революцией. Тов. Сольц здесь присутствует, он лучше знает, что он говорил, и если я передам неправильно, он меня поправит. «Что означает заявление 83-х? — говорил Сольц. К чему это ведет? Вы знаете историю Великой Французской революции, — до чего это доводило. До арестов и гильотинирования». Тов. Воробьев, с которым тов. Сольц говорил, спросил его: «Что же, вы собираетесь нас гильотинировать?» На что Сольц очень пространно ему объяснил: «А как вы думаете, Робеспьеру не было жалко Дантона, когда он отправлял его на гильотину? А потом пришлось идти и Робеспьеру… Вы думаете, не жалко было? жалко, а пришлось…» Такова схема беседы. Я и говорю, что нам нужно сейчас во что бы то ни стало подновить наши знания о Великой Французской революции, — это абсолютно необходимо. Можно начать хотя бы с Кропоткина, который не был марксистом, но народную, классовую подоплеку революции понял лучше Жореса. Во время Великой Французской революции гильотинировали много народа. И мы расстреляли немало народа. Но в Великой Французской революции было две больших главы, одна шла так (показывает вверх), а другая шла этак (вниз). Вот это надо понять. Когда глава шла так — вверх, — французские якобинцы, тогдашние большевики, гильотинировали роялистов и жирондистов. И у нас такая большая глава была, когда и мы, оппозиционеры, вместе с вами, были расстрельщиками, — это когда расстреливали белогвардейцев и жирондистов, — мы были с вами расстрельщиками. А потом началась во Франции другая глава, когда французские устряловцы и полуустряловцы — термидорианцы и бонапартисты — из правых якобинцев — стали ссылать и расстреливать левых якобинцев — тогдашних большевиков. Я бы хотел, чтобы тов. Сольц продумал свою аналогию до конца и, прежде всего, себе самому сказал: по какой главе Сольц собирается нас расстреливать? (шум в зале). Тут не надо шутить, революция дело серьезное. Расстрелов никто из нас не пугается. Мы все — старые революционеры. Но надо знать, кого и когда, т.е. по какой «главе» расстреливать. Когда мы расстреливали, то твердо знали, по какой главе. А вот сейчас, — ясно ли вы понимаете, тов. Сольц, по какой главе собираетесь расстреливать, пока что в порядке оргвыводов? Я опасаюсь, тов. Сольц, что вы собираетесь нас расстреливать по устряловской, т.е. термидорианской главе.
Когда у нас говорят «термидорианцы», — то думают, что это ругательство. Думают, что это были завзятые контрреволюционеры, сознательные сторонники королевской власти, и прочее. Ничего подобного! Термидорианцы были якобинцами, только поправевшими. Якобинская организация, — тогдашние большевики, — под давлением классовых противоречий в короткий срок дошла до убеждения в необходимости изничтожить группу Робеспьера. И вы думаете, что на другой день после 9 термидора они сказали себе: теперь мы передали власть в руки буржуазии? Ничего подобного! Возьмите все газеты того времени. Они говорили: мы изничтожили кучку людей, которые нарушали в партии покой, а теперь, после гибели их, революция восторжествует окончательно. Если тов. Сольц сомневается в этом…
Сольц: Вы повторяете мои слова почти-что.
Троцкий: Тем лучше. Если мы с вами сошлись в этом, тов. Сольц, то это нам весьма поможет разрешить вопрос о том, какую главу вы собираетесь открывать разгромом оппозиции. Потому что одно надо понять твердо: если не взяться за то, чтобы выправить классовую линию партии, как следует быть, тогда и внутри партии придется идти по линии, указанной Устряловым, т.е. по линии беспощадной борьбы против оппозиции. Если вы будете упорствовать на линии Сталина, то должны будете идти по ней до конца.
Я вам прочитаю, что говорил Бриваль, один из правых якобинцев, термидорианцев, когда он докладывал о том заседании Конвента, где Робеспьера и других якобинцев предали революционному трибуналу:
«Интриганы-контрреволюционеры, прикрывшись тогой патриотизма, хотели погубить свободу; Конвент декретировал, что они подлежат аресту: эти представители — Робеспьер, Кутон, Сен Жюст, Леба, Робеспьер младший. — Каково же было ваше мнение? — спросил меня председатель. Я ответил: — Кто всегда голосовал в духе принципов Горы как в Законодательном Собрании, так и в Конвенте, тот голосовал за арест; я сделал даже более, так как я являюсь одним из людей, предложивших эту меру; кроме того, в качестве секретаря, я поспешил подписать и разослать этот декрет Конвента».
Вот как докладывал тогдашний Сольц или Янсон. Контрреволюционеры — это Робеспьер и его единомышленники. «Кто всегда голосовал в духе принципов Горы», на языке того времени значило: «кто всегда был большевиком». Этот Бриваль считал себя старым большевиком. «В качестве секретаря я поспешил подписать и разослать этот декрет Конвента». И теперь есть секретари, которые спешат «подписывать и рассылать». И теперь есть такие секретари…
Послушайте далее воззвание Конвента к Франции, к стране, к народу, после того, как были изничтожены Робеспьер, Сен-Жюст и другие:
«Граждане, среди блестящих побед над внешними врагами, Республике угрожает новая опасность… Работа Конвента окажется бесплодной и храбрость армий утратит всякое значение, если французские граждане будут колебаться в выборе между родиной и несколькими отдельными лицами… Повинуясь голосу родины, не становитесь в ряды злонамеренных аристократов и врагов народа, и тогда вновь спасете родину».
Они считали, что на пути к торжеству революции стояли интересы «нескольких отдельных лиц»; они не понимали, что эти «отдельные лица» отражали низовую революционную стихию тогдашнего времени. Эти «несколько лиц» отражали ту стихию, которая шла против «неонэпа» и против бонапартизма. Термидорианцы думали, что дело идет о смене лиц, а не о классовом сдвиге. «Повинуйтесь голосу родины, не становитесь в ряды злонамеренных аристократов». Аристократы — это друзья Робеспьера. И разве не слышали мы сегодня той же клички «аристократ» по моему адресу из уст Янсона?
Я мог бы вам привести статьи, где говорится о революционных якобинцах, как об агентах тогдашнего Чемберлена — Питта. Поистине поразительная аналогия! Теперешний Питт карманного масштаба — это Чемберлен. Возьмите историю Олара. «Враги не ограничились тем, что убили Робеспьера и его друзей: они оклеветали их, выставив в глазах Франции роялистами и людьми, продавшимися чужеземцам». Такова дословная цитата. А разве сейчас статья «Правды», «Путь оппозиции», не сбивается на подобный путь? Кто знает последнюю передовицу «Правды», тот должен почувствовать ее запах. Этот запах «второй главы» бьет из статьи в нос. Запах второй главы есть устряловщина, которая пробивается уже через официальное учреждение нашей партии («Правду»), и которая разоружает революционный авангард пролетариата, в то время, как партийный режим душит всякого, который желает, по примеру Зиновьева и Троцкого, критиковать эту линию, борется против Термидора. В партии задушен массовик. Рядовой рабочий молчит.
Вы хотите новой «чистки» во имя молчания. Таков режим в партии. Вспомните историю якобинских клубов. Там были две главы чисток. Когда волна шла такая (вверх), тогда выбрасывали умеренных; когда линия стала загибаться вниз, тогда стали выбрасывать революционных якобинцев, под видом оппозиции. До чего довели этим якобинские клубы? В них установился режим запуганности и безличия, ибо заставляли молчать, требовали стопроцентных голосований, воздержания от всякой критики, заставляли думать так, как приказано сверху, отучали понимать, что партия, — это живой, самостоятельный организм, а не самодовлеющий аппарат власти. Тогдашняя ЦКК, — тогда тоже были учреждения, которые выполняли ваши функции — вместе со всей революцией проделала две главы. Во второй главе она отучала членов партии мыслить, заставляя принимать все идущее сверху на веру. И якобинские клубы, очаги революции, стали рассадниками будущих наполеоновских чиновников. У Французской революции должно учиться. Но неужели же ее нужно повторять? (Реплики.)
Не для фракционной шуточки мы говорим это. Никто не рискует из-за мелочей, из-за пустяков, такими большими вещами, какими мы с вами рискуем. Я не знаю, есть ли это последнее мое объяснение по этим вопросам в этом составе. Не знаю этого. Не знаю, как быстро вы будете выполнять дальше тот маршрут, о котором я говорил в начале речи и о котором говорил т. Зиновьев. Но эти отведенные мне час двадцать минут я хотел использовать не для того, чтобы опровергать жалкие мелочные обвинения, которые вами мне предъявлены, а для того, чтобы поставить основные вопросы разногласий.
Перечитайте речи Ленина, посвященные разногласиям, — вы увидите, что в критические моменты он двумя-тремя словами отметал все мелкое и несущественное, что всегда сопровождает внутреннюю борьбу, и ставил ребром важнейшие вопросы. В настоящее время мы также ставим перед вами основной вопрос: Что делать, чтобы избежать раскола? И возможно ли это? Я присоединяюсь целиком и полностью к заключительным словам т. Зиновьева на эту тему. Я повторяю то, что говорил уже в тройке: Если бы мы жили в условиях до империалистической войны, до революции, в условиях сравнительно медленного накопления противоречий, я думаю, что раскол был бы несравненно более вероятен, чем сохранение единства. Было бы преступно обманывать себя насчет глубины разногласий.
Я определенно сказал в тройке, что раскол был бы более вероятен, чем сохранение единства, если бы мы жили в прежних, дореволюционных условиях, когда противоречия накапливались медленно.
Но сейчас положение другое. Наши разногласия страшно обострились, противоречия стали очень большими. За самый последний период ходом китайской революции разногласия снова чрезвычайно выросли. Но в то же время у нас есть, во-первых, гигантский революционный заряд в ленинской партии, есть гигантское идейное богатство накопленного опыта, выраженного в работах Ленина, в программе партии, в традициях партии. Мы многое из этого накопленного капитала промотали, многое подменили дешевкой «новой школы», которая сейчас в партийной печати господствует. Но осталось еще много чистого золота. Второе, — это нынешний исторический период крутых поворотов, гигантских событий, колоссальных уроков, на которых надо и можно учиться.
Если бы не было событий китайской революции, наши отношения так не обострились бы. Мы спорили, например, относительно заработной платы рабочих. Это, конечно, очень важный вопрос. Помимо непосредственно практического значения, он имеет для нас и значение симптоматическое, показывая, куда устремляется внимание, заставляя проверять, достаточно ли внимательное отношение руководящего большинства к элементарнейшим и насущнейшим запросам рабочего класса, на котором мы держимся. Все это, конечно, имело и имеет большое значение, но для оценки линии — значение скорее симптоматическое. А теперь, совсем другое дело. Если бы не было последних событий китайской революции, наши отношения не дошли бы сегодня до такой остроты. Но китайская революция и ее события налицо, — и наши отношения страшно обострились: налицо — две линии. Но, товарищи, здесь как раз можно сказать — чем ушибся, тем и лечись.
Имеются грандиозные факты, дающие проверку двум линиям. Но не смейте эти факты скрывать. Рано или поздно они все же станут известны. Нельзя скрыть успехи и неуспехи, победы и поражения пролетариата. Партии можно облегчить или затруднить ознакомление с этими уроками и усвоение их. Вы затрудняете. Но история пробьется и сквозь аппаратную кору. Факты станут известны. Вот почему мы, именно мы, являемся оптимистами. Мы говорим, что с нашей могучей партией мы выровняем политику партии без раскола. Мы боремся и будет бороться за линию Октябрьской революции. Мы настолько глубоко убеждены сейчас в правоте нашей линии, что не сомневаемся, что эта линия пробьется в сознание пролетарского большинства нашей партии.
Те, кто ведут борьбу против этой линии путем репрессий; те, которые так пишут, как «Правда», ведут к расколу в короткий срок, — это бешеные пессимисты, фракционные кляузники, загнанные историей в тупой угол. Они уже не надеются на идейную победу, им остается только один путь — отсечения…
Какова же обязанность в таких условиях ЦКК? Мне кажется, в таких условиях обязанность ЦКК, — которая состоит на 95 или сколько там процентов из политических противников оппозиции — должна бы заключаться в том, чтобы создать на этот крутой, переломный период более здоровый и гибкий режим в партии, дабы дать возможность гигантским событиям проверить борющиеся линии партии без потрясений, — тем событиям, которые нарастают и будут нарастать. Мы сейчас из эпохи известной стабилизации врезываемся в эпоху мировых потрясений. Каждый из нас пригодится партии. Но надо дать возможность и оппозиции проверить себя, разумеется, в пределах устава партии, сохраняя все те рамки его, которые для этого установлены. Раскольников надо отстранить, лишить их возможности раскалывать партию. Надо обеспечить партии возможность идейной самокритики на основе больших событий. Если это будет сделано, утверждаю, пройдет год-два — и курс партии выровняется, выправится. Конечно, не все здесь присутствующие будут заседать в тех же учреждениях, что и теперь. Но партия свое единство сохранит. И я повторяю, что сказал в тройке, и что сейчас направляю против философии тов. Сольца: Не надо спешить, не надо принимать таких решений, которых потом не исправить. Смотрите, чтоб вам не пришлось сказать: мы расстались с теми, кого нужно было сохранить, а сохранили тех, с кем нужно было расстаться.
Орджоникидзе: Переходим к прениям. Слово имеет тов. Сахарова.