Дело Диего Риверы.
13 писем и заявлений в этой главе были написаны между октябрем 1938 г. и апрелем 1939 г. Они документируют скандал, который устроил знаменитый мексиканский художник вокруг своих отношений с Троцким.
Диего Ривера и его жена Фрида Кало убедили президента Мексики дать приют бездомному революционеру и пригласили его жить в своем доме по прибытии в Мексику в январе 1937 г. В порту Тампико их встретили представители мексиканских властей, два американских троцкиста, Джордж Новак и Макс Шахтман, и жена художника, Фрада Кало, сама — известный художник. Поезд президента повез их из порта в столицу, Мехико-Сити. Исаак Дойчер пишет:
«На маленькой станции возле города Мехико их с бурным энтузиазмом встретил Диего Ривера и повез в пригород столицы Койоакан, в свой Синий дом — следующие два года он будет и их домом. Это место было просто создано для того, чтобы успокоить измученную нервную систему: дом просторный, залитый солнцем, наполненный картинами с изображениями цветов и предметами мексиканского и индейского искусства».(Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940).
Исаак Дойчер пишет об экспансивном и импульсивном художнике, о его стихийном темпераменте и лунатизме его воображения:
«Драматический пафос судьбы Троцкого взбудоражил воображение Риверы: вот она, фигура героических масштабов, которой суждено занять центральное место в его эпических фресках, — он действительно поместил Троцкого и Ленина на передний план той знаменитой фрески, прославляющей классовую борьбу и коммунизм, которой он, к ужасу всей респектабельной Америки, украсил стены Рокфеллер-центра в Нью-Йорке. Для Риверы наступил момент редкого величия, когда судьба привела коммунистического лидера и пророка под его крышу в Койоакане». (Там же).
Ривера помог Троцкому в организации контр-процесса весной 1937 г. в его доме под председательством знаменитого философа Джона Дьюи и в разоблачении московских судилищ. Знаменитый художник также участвовал в совместном заявлении Андре Бретона, своем и Троцкого в защиту революционного искусства, полностью свободного выражения мыслей и воображений художника, свободного как от капиталистических властей, так и от псевдо-левой клетки сталинского «социалистического реализма».
 |
 |
Андре Бретон, Диего Ривера и Лев Троцкий весной 1937 г. |
Проект фреско для здания Рокфеллеров в центре Нью-Йорка; капитализм слева, коммунизм справа. В правой части видны Ленин, и еще правее, Троцкий, Энгельс и Маркс. |
Дойчер объясняет:
«В первые годы в Мексике Диего Ривера был самым преданным другом и стражем Троцкого. Мятежник как в политике, так и в искусстве, этот великий художник был одним из основателей Мексиканской Коммунистической партии и членом ее Центрального комитета с 1922 года. В ноябре 1927 года он был очевидцем уличных демонстраций троцкистов в Москве и высылки оппозиции, что серьезно обеспокоило его. Впоследствии он порвал с партией, а также с Давидом Альваро Сикейросом, другим великим мексиканским художником, своим ближайшим другом и политическим товарищем, который стоял на стороне Сталина. Драматический пафос судьбы Троцкого взбудоражил воображение Риверы: вот она, фигура героических масштабов, которой суждено занять центральное место в его эпических фресках, — он действительно поместил Троцкого и Ленина на передний план той знаменитой фрески, прославляющей классовую борьбу и коммунизм, которой он, к ужасу всей респектабельной Америки, украсил стены Рокфеллер-центра в Нью-Йорке. Для Риверы наступил момент редкого величия, когда судьба привела коммунистического лидера и пророка под его крышу в Койоакане». (Там же).
Миллионеры-Рокфеллеры настояли на уничтожении крамольного коммунистического фреско в парадном фойе их титульного небоскреба в Нью-Йорке, и Диего пришлось создать аналогичное фреско во дворце исскуства (Palacio de Bellas Artes) в Мехико-сити. Степень политической путаницы Риверы хорошо выражает следующее фреско, которое он написал для радикального, близкого к сталинцам, института в г. Нью-Йорк, New Workers School. В центре картине художник изобразил Маркса, Ленина, Энгельса и Троцкого, а под ними — Бухарина, Розу Люксембург и Клару Цеткин, но также в верхнем левом углу Сталина — массового убийцу коммунистов, который испоганил идеи коммунизма.
Постепенно между Троцким и Риверой выросло некоторое отчуждение. Дойчер пишет:
«Посторонний наблюдатель с некоторой способностью проникновения в характеры мог бы ломать голову, как могли уживаться Троцкий и Ривера и не суждено ли было произойти между ними схватке. Не довольствуясь художественным величием, Ривера видел себя и политическим лидером… И все же как политик Ривера был даже менее чем любитель; он часто оказывался жертвой своего неугомонного темперамента. В присутствии Троцкого, по крайней мере поначалу, он держал политические амбиции под контролем и скромно брал на себя роль ученика. Что касается Троцкого, тот всегда относился к политическим выходкам художников с мягким пониманием, даже к художникам меньшего калибра, которым он не был ничем обязан. Тем более в случае с Риверой он был готов сказать, что "гений делает то, что должен"» (там же).
Дойчер обходит стороной любовную связь Троцкого и молодой Фриды Кало, которая на несколько дней или недель весной 1937 г. увлекла обоих. Не стоит, впрочем, преувеличивать значение этого флирта: молодая художница часто завязывала аналогичные связи с мужчинами, а ее муж, старше жены на 20 лет, был вынужден их как-то терпеть. Но любовная связь и измена мужа ударили по Наталии Седовой, и должно было пройти некоторое время, пока Троцкому удалось добиться прощения и вернуть отношения с женой к прежней как духовной, так и телесной близости.
Отношения Троцкого и Риверы тоже претерпели драматические моменты. Проницательный историк пишет:
«После двухлетней дружбы Троцкий и Ривера разошлись. Ссора вспыхнула весьма неожиданно, сразу после того, как манифест о свободе искусств появился в "Partisan Review". Летом 1938 г. Троцкий, надеясь, что Ривера посетит "учредительный съезд" 4-го Интернационала, написал в Париж организаторам: "Вам следует пригласить его… лично… и подчеркнуть, что Четвертый Интернационал гордится тем, что имеет его в своих рядах, его, величайшего художника нашей эпохи и пламенного революционера. Нам надо быть внимательными к Диего Ривере, по крайней мере, так же, как Маркс был по отношению к Фрейлиграту, а Ленин — к Горькому. Как мастер своего дела он далеко превосходит и Фрейлиграта, и Горького, и он… настоящий революционер, тогда как Фрейлиграт был всего лишь мелкобуржуазным сочувствующим, а Горький — до некоторой степени уклончивый попутчик". Поэтому для Троцкого явилось сильнейшим потрясением то, что в конце [1938] года Ривера стал яростно нападать на президента Карденаса, клеймя его как "сообщника сталинистов", а в президентских выборах поддержал соперника Карденаса — Альмазара, генерала, кандидата от правых, пообещавшего заставить повиноваться профсоюзы и обуздать левых. Ривера тоже подхватил этот "вирус сталинофобии" (но такова была причудливость его политического поведения, что через несколько лет он с раскаянием вернется в "отчий дом" [к сталинистам]). Троцкий не желал оказаться замешанным в мексиканскую политику; к тому же он в любом случае не имел ничего общего с тем родом антисталинизма, за который теперь стоял Ривера, и с его кампанией против Карденаса. Он попытался разубедить Риверу, но потерпел неудачу. Поскольку в глазах общества он был исключительно тесно связан с художником, уже ничто, кроме открытого разрыва, не могло освободить Троцкого от ответственности за политические выходки Риверы. В специальном заявлении Троцкий осудил позицию Риверы в президентских выборах и объявил, что отныне он не может чувствовать никакой "моральной солидарности" с ним и даже пользоваться его гостеприимством. Однако, когда сталинисты стали нападать на Риверу как на "продавшегося реакции", Троцкий защищал его от обвинений в продажности и выразил все то же восхищение "гением, чьи политические просчеты не могут заслонить ни его искусства, ни его личной честности"». (там же).
В начале 1939 г., когда Ривера запустил свою политическую авантюру в пользу так называемой Революционной Рабоче-крестьянской партии (Partido Revolucionario Obrero y Campesino) Троцкому пришлось открыто порвать со знаменитым художником и выехать из его дома.
Но предоставим слово документам. Перевод с английского — наш.
— Искра-Research.
Письмо Джеймсу П. Кэннону
30 октября 1938 г.
Дорогой друг,
Я должен отвлечь тебя к вопросу о Диего Ривере. Он крайне недоволен резолюцией* конгресса.
* Учредительный Конгресс 4 Интернационала 3 сентября 1938 г. согласился с предложением Троцкого сделать Риверу «особым» членом ЧИ под дирекцией Интернационального Комитета. — /И-R/
1) Диего Ривера самым решительным образом протестовал против последнего пункта резолюции, в котором рекомендуется, чтобы Ривера не принадлежал к мексиканской секции и работал непосредственно под наблюдением латиноамериканского подкомитета.
Как возникло это решение? В течение года я наблюдал за работой Диего Риверы в Лиге. Это представляло для него череду бесполезных личных жертв и личных оскорблений. Неоднократно я высказывал свое мнение в этом смысле, что Диего не должен занимать никаких административных постов в Лиге. Но как члена Лиги его постоянно выдвигали на должности, и он не мог найти возможности отказаться. А потом снова начались конфликты, источник которых вы знаете. Таким образом, возникла идея, что Диего следует рассматривать не как члена мексиканской Лиги, а как члена нашего панамериканского штаба. Это была моя личная идея. Я обсуждал это с самим Диего. Он не возражал против этого. В то время он пришел к выводу, что лучше всего для него как для художника и революционера было бы не вмешиваться в рутинную работу Мексиканской Лиги. В этом смысле я обсуждал с вами этот вопрос. Моя формулировка была, как вы, конечно, помните сами: «Диего — слишком ценное приобретение Четвертого Интернационала, чтобы мы могли позволить политической судьбе этого приобретения зависеть от отношения Галисии и компании». Вы, Шахтман и Данн были полностью согласны.
Я абсолютно уверен, что это источник последнего пункта резолюции.
Но я должен признать, что формулировка не является удачной и может дать повод для неверных истолкований и инсинуаций. Я лично не считаю, что было необходимо публиковать эту часть резолюции*. Но это сделано, и теперь необходимо объяснить реальный смысл этого решения, а именно: (а) Конференция, конечно, не запрещала Диего принадлежать к Мексиканской лиге. Такое решение было бы действительно несовместимо с его революционным достоинством. Наоборот, каждый член Четвертого Интернационала обязан принадлежать к национальной секции. Конференция сделала исключение для Диего, дав ему право и совет не принадлежать к мексиканской секции, а развивать свою деятельность на более широкой арене: панамериканской и международной. Причина этого решения заключалась в том, что некоторые мексиканские лидеры недостаточно понимали важность для Четвертого Интернационала в целом такой мировой фигуры, как Диего Ривера. Я считаю, что в той или иной форме эта идея, которая является подлинным смыслом решения конференции, должна быть выражена в нашей международной прессе. Это можно было бы, например, сделать в форме заявления Панамериканского комитета** в ответ на вопросы о реальном значении решения в отношении Диего Риверы. На мой взгляд, это должно быть сделано как можно раньше и как можно категоричнее.
* Резолюция о мексиканской секции и статусе Диего Риверы была опубликована в газете Socialist Appeal 22 октября. — /И-R/
** Панамериканский комитет (ПАК) был организован помочь в организации Четвертого Интернационала. Предполагалось, что он организует всю испаноязычную агитацию и пропаганду. — /И-R/
2) Другие возражения Диего Риверы, высказанные в личных беседах со мной перед публикацией резолюции, похоже, опровергаются текстом резолюции: (а) Лига Галисии* не признана нашей секцией; (б) Новая секция должна быть реконструирована на основе реальной работы каждого в соответствии с решениями конференции, особенно в профсоюзной работе. Галисия и Фернандез* лишены права занимать в течение года какой-либо ответственный пост в мексиканской секции. (в) Кертисс назначен представителем Интернационального бюро в Мексике.
* Галиция (Luciano Galicia) был руководителем мексиканской Лиги после ее организации в 1930 году. Он оказался неисправимым сектантом и авантюристом и неоднократно порывал с руководством Интернациональной Левой Оппозиции и ЧИ. — /И-R/
** Фернандез (Octavio Fernandez) был редактором газеты Clave. — /И-R/
Все эти решения соответствуют, на мой взгляд, предложениям, которые мы разработали здесь в согласии с самим Диего. (Я бы, со своей стороны, выступил против того, чтобы ставить Фернандеза на один уровень с Галисией: я бы, например, предпочел, чтобы его понизили в должности только на шесть месяцев. Но это не важно.)
Товарищ Кертисс говорит, что все бывшие члены Лиги пытаются восстановить свою репутацию. Мы не должны быть слишком самоуверенными. Опыт прошлого здесь очень плох. Со своей стороны, я почти убежден, что Галисия возобновит свои маневры. Резолюция конференции вооружает нас достаточно для того, чтобы предотвратить подобные маневры и не позволить ему снова завоевать поддержку подавляющего большинства организации. Будущее покажет, как может продолжаться отбор. Осторожность, осторожность теперь обязательны. Но дело Диего Риверы ясно показывает, что весь мексиканский опыт начинается сейчас на новом, более высоком уровне и под наблюдением нашей международной организации. Этот новый опыт будет иметь большое образовательное значение для членов будущей мексиканской секции.
Что касается теоретического журнала, то он, на мой взгляд, должен оставаться абсолютно независимым от будущей мексиканской секции. Газета Clave предназначена для всех испаноговорящих сторонников и сторонников Четвертого Интернационала. Редакционная коллегия состоит из трех членов Четвертого Интернационала (Диего Ривера, Кертисс и я) и трех сочувствующих (братья Самора и Феррел). Я считаю, что в течение следующего периода журнал должен оставаться таким, какой он есть. Это также мнение Диего и Кертисса Было бы хорошо, чтобы Панамериканский комитет утвердил нас в составе редакционной коллегии и прямую зависимость нас троих от Панамериканского комитета.
С товарищеским приветом,
Л. Троцкий.
Письмо Чарльзу Кертиссу.
24 декабря 1938 г.
Дорогой товарищ Кертисс,
В письме товарищу Диего я повторяю свое предложение отделить один от другого два абсолютно разных вопроса и аргумента, но я спрашиваю себя, что делать, если Диего не примет это предложение.
Я не считаю, что мы должны просто отвергать статью Диего такой, какая она есть. Мы должны предложить редакционной коллегии опубликовать статью под личную ответственность Диего на Открытом форуме. В то же время я предлагаю опубликовать от имени редакционной коллегии прилагаемую короткую статью на первой странице Clave.
Наилучшие пожелания,
Хансен [Троцкий]
Необходимое заявление.
4 января 1939 г.
За последние несколько месяцев я сделал все, что мог, чтобы предотвратить столкновение между товарищем Риверой и нашей международной организацией. Я могу в любой момент представить всю коллекцию документов, характеризующих мои усилия. Вряд ли нужно указывать, что в то же время я пытался сохранить искренние и дружеские отношения с товарищем Риверой, несмотря на его все более двусмысленное или даже откровенно враждебное отношение как к Четвертому Интернационалу, так и ко мне.
К сожалению, мои усилия не увенчались успехом. Каждый раз, когда мне удавалось сгладить какой-то конфликт или прояснить какое-то недоразумение, товарищ Ривера предпринимал новую атаку, не обращая ни малейшего внимания на решения международного конгресса, Панамериканского комитета или даже на решения, принятые здесь коллективно. Я боюсь, что для такого отношения есть глубокие политические причины. В настоящее время это привело к действиям, которые означают моральный разрыв товарища Риверы с Четвертым Интернационалом и, у меня есть все основания опасаться, его подготовку к разрыву личных отношений со мной.
Случайно я наткнулся на копию письма товарища Риверы, отправленного Андре Бретону, французскому писателю, который полностью достоин уважения и доверия, но который даже не является членом нашей организации. Это письмо представляет собой ядовитую атаку на принципы, которые я поддерживаю, и даже против меня, морально. В нем содержатся абсолютно ложные утверждения, которые могут быть направлены только на то, чтобы скомпрометировать меня в глазах Бретона и его друзей, причем далеко не прямыми средствами.
Товарищ Ривера утверждает, что я приказал опубликовать его статью в форме письма (потому что, видите ли, я не могу мириться со свободным выражением идей Риверы об искусстве). Однако именно в присутствии Риверы и других товарищей я впервые узнал о том, что статья была опубликована в форме письма. Я был поражен. В присутствии Риверы я выразил свое удивление техническому редактору, дойдя до того, что сказал ему, что он действовал вопреки коллективному решению. Ривера ничего из этого не забыл. Это оставляет только одно объяснение: он подозревает, что за кулисами я действовал вопреки решению, открыто предложенному мной и добросовестно принятому Риверой, и что я изобразил удивление, когда технический редактор внес изменения. Что ж, я отвергаю такое подозрение с величайшим негодованием.
После вышеупомянутой встречи я поговорил с товарищем Кертиссом об изменениях, которые он внес. Вот что я понял из того, что он мне сказал: ему показалось, что статья не была марксистской или, по крайней мере, что в ней содержались антимарксистские тезисы. Он знал, что ни я, ни другие друзья не читали эту статью. Поскольку он серьезно относился к своим обязанностям в качестве представителя IS [Интернационального секретариата]*, он счел необходимым снять с себя какую-либо ответственность за публикацию статьи. Он должен был уведомить своих коллег и автора, но, похоже, времени было мало. В любом случае, преступление не является ошеломляющим. Но товарищ Диего не только счел необходимым осудить это в… Париже, но даже приписывать это мне (без малейшего предупреждения), когда на самом деле я абсолютно ничего об этом не знал. Более того, чтобы иметь возможность опубликовать статью Риверы, которую он расширил в последний момент, товарищ Кертисс вырезал из номера две мои статьи, статьи, о которых меня просили редакторы. По той же причине (нехватка времени) он не уведомил меня о судьбе моих статей, одна из которых с тех пор потеряла всякую новостную ценность. Я узнал об исключении двух моих статей на том же собрании, на котором Диего протестовал против изменения субтитров. Вот вам и чистая правда.
* Интернациональный Секретариат был подкомитетом Интернационального Исполнительного комитета, учрежденного учредительным съездом Четвертого Интернационала в сентябре 1938 г. — /И-R/
В том же письме товарищ Ривера обвиняет меня в том, что я прибегнул к сталинским (но «мягким») методам, совершил государственный переворот в деле FIARI* и т. д. Все это неправда, и товарищ Ривера знает факты по крайней мере так же хорошо, как и я. Чтобы осуществить государственный переворот, у вас должно быть правительство или, в данном случае, организация. Что ж, здесь не было ни малейшего следа ни того, ни другого. В этой области ничего не было сделано по причинам, которые мы можем пока оставить в стороне. На той же встрече пяти друзей, о которой я упоминал выше, я предложил в присутствии Риверы сформировать временный комитет FIARI, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Ривера не только не протестовал, но и охотно принял это предложение. Он сказал: «Да, теперь, после истории с фресками О'Гормана**, возможно, мы сможем что-нибудь сделать». Затем я продолжил: «Но в таком случае нам нужен временный секретарь. Кто это должен быть?» Мне кажется, что именно товарищ A.Z.*** предложил кандидатуру Феррела. Я спросил Феррела: «Вас это устроит?» Он ответил: «Почему бы и нет?» или что-то в этом роде. Все это происходило без малейших возражений с чьей-либо стороны и в атмосфере величайшего радушия. При чем тут государственный переворот, я просто не понимаю. Ривера говорит о Ферреле с ноткой презрения. Почему? И, в частности, почему в письме, предназначенном для Франции? Что касается меня, то я знаю Феррела всего два или три месяца. Когда появилась его кандидатура на редакторский пост, мнение Диего было запрошено в моем присутствии. Он не высказал ни малейшего возражения, и должность редактора, несмотря ни на что, немного важнее, чем должность временного секретаря пока еще несуществующей группы FIARI. Где же, следовательно, доказательства государственного переворота и моих сталинских методов? Я вообще ничего не понимаю. Этих двух примеров достаточно, чтобы охарактеризовать недоброжелательность Диего по отношению ко мне.
* FIARI — французский акроним: Интернациональная Федерация Независимого Революционного Искусства. Организация созданная Риверой и Андре Бретоном под влиянием Троцкого в защиту свободы искусства от псевдо-левого давления сталинцев. — /И-R/
** В ноябре 1938 г. правительство Мексики решило стереть фреско, которое революционный художник Хуан О'Горман (Juan O'Gorman) написал в аэропорту Мехико-сити. Оно высмеивало фашистских диктаторов Гитлера и Муссолини. — /И-R/
*** A.Z. — Adolfo Zamora, адвокат Троцкого в Мексике и один из редакторов газеты Clave. Jose Ferrel был другим редактором. — /И-R/
Насколько я могу судить, эта недоброжелательность является результатом моей попытки откровенно поговорить с ним о его политической деятельности. Я сказал ему, что он органически неспособен выполнять повседневную работу функционера рабочей организации. С другой стороны, однако, благодаря своему воображению и мощному творческому духу, он мог бы быть чрезвычайно полезен в руководстве, при условии, естественно, что он признает функцию руководства и подчиняется его дисциплине, как и любой другой. Мне показалось, что он тут же решил показать мне, что способен творить чудеса как в политике, так и в искусстве (но политика — гораздо менее индивидуальное дело, чем искусство; на самом деле, можно даже сказать, что это коллективное усилие по определению). Он предпринял ряд чисто личных авантюр — да, к сожалению, авантюр — в профсоюзном движении, которые привели к негативным результатам и нанесли ущерб нашему движению. Вместо того, чтобы обвинять себя, он начал направлять свое недовольство против нашего Интернационала и против меня лично.
В то же время Ривера пережил идеологический кризис, который в общих чертах был идентичен кризисам, пережитым многими современными интеллектуалами: под давлением крайней реакции они отказались от марксизма ради какой-то эклектичной солянки. В частных и полуприватных дискуссиях товарищ Ривера начал защищать абсолютно антимарксистские концепции по вопросу о государстве, профсоюзах, партии, Октябрьской революции и большевистских методах, социальной функции искусства, роли войны в обществе и так далее. Если бы это было только вопросом частных обсуждений, мы, конечно, могли бы ужиться с этим, как я пытался делать в течение целого периода. Но его концепции, которые никогда не формулируются полностью, приводят его к участию в профсоюзной деятельности и личной пропаганде, которые направлены против всех основополагающих принципов Четвертого Интернационала.
Ситуация стала абсолютно невыносимой. Поэтому необходимо отказаться от всякой двусмысленности.
Как видно из вышесказанного, в этом деле есть два аспекта: личная сторона и общая сторона. Необходимо как можно скорее разделить их и ликвидировать первую. Если товарищ Ривера готов признать, что его темперамент привел его на путь обвинений, по меньшей мере, лишенных всякого основания; если он отзовет свои заявления в письме, адресованном Бретону, и пришлет мне копию, а также копию своего предыдущего письма; тогда я не буду больше ничего говорить по этому вопросу. Нет необходимости указывать на то, что в данном случае я не буду использовать настоящее заявление. Попытка Риверы прояснить ситуацию может носить характер личной инициативы, но она должна быть абсолютно категоричной, то есть соответствовать действительности. После формальной ликвидации личного инцидента остается решить общий вопрос. Товарищ Ривера — член Панамериканского комитета, не говоря уже о Четвертом Интернационале. У нас есть свои конгрессы, свои уставы, свои решения и своя дисциплина. Конгресс попытался, учитывая личность Риверы, создать для него несколько особые условия, освободив его, по крайней мере, на трудный период, от обязанности участвовать в работе мексиканской секции Четвертого интернационала. Но это решение, естественно, не может означать, что товарищ Ривера имеет полную свободу действовать под знаменем Четвертого Интернационала, но против его принципов, против его решений и против его институтов.
Чтобы привести самые последние примеры, давайте сошлемся на следующее. В редакционном совете Clave Четвертый Интернационал представлен товарищами Риверой, Кертиссом и Круксом Эти три товарища отвечают перед Панамериканским бюро за направление журнала. Но Ривера систематически отказывается консультироваться с этим Бюро из трех членов и подчиняться его решениям. В последней статье о деле Рамиреса**, Ривера счел необходимым, вопреки нашим предыдущим предложениям, атаковать все в большевистской политике по вопросу о профсоюзах, без разъяснений, без деталей, без цитат и без доказательств. Когда Крукс и Кертисс предложил ему, по крайней мере, разделить статью и оставить вторую часть для колонки «Открытый форум» в следующем номере, он отказался принять это предложение.
* Крукс — один из псевдонимов Троцкого. — /И-R/
** Julio Ramirez — генеральный секретарь профсоюзного объединения CGT. Ривера написал статью о съезде CGT. в декабре 1938 г., которая шла вразрез с политикой Четвертого Интернационала и поэтому не была напечатана в партийной прессе. — /И-R/
Необходимо также упомянуть, что отношение товарища Риверы к товарищу Кертиссу ненормально. Кертисс был приглашен сюда по прямой инициативе Риверы, который в беседах с Кэнноном и другими предложил Кертиссу полное сотрудничество и все необходимые условия. Кертисс очень сдержанный товарищ. Он никогда не жалуется. Напротив, он делает все, чтобы приспособиться к ситуации. Но эта ситуация, насколько я могу судить, абсолютно невыносима. Далекий от того, чтобы поддерживать авторитет Кертисса как официального представителя Интернационального Секретариата, Ривера продолжает свою собственную работу, абсолютно независимо от Кертисса. Это создает чрезвычайно серьезные организационные трудности для Кертисса, не говоря уже о личных трудностях.
Как можно устранить эту политическую двусмысленность?
Если разногласия действительно настолько глубоки, что требуют от Риверы проведения собственной политической линии вразрез с линией Четвертого Интернационала, политический разрыв неизбежен. Он может и должен быть проведен откровенно, открыто и решительно. Всем должно быть ясно, что отныне Четвертый Интернационал не несет ответственности за политическую деятельность Риверы. Это было бы болезненной и серьезной потерей, но нынешняя ситуация еще хуже.
Если различия не так уж глубоки (или не так уж велики), и если Диего Ривера просто обнаружит, что его темперамент вывел его за рамки того, что позволяют наши общие интересы, то все последствия должен сделать сам Ривера. Снова и снова я брал на себя инициативу откровенного обсуждения. Теперь настала очередь Риверы проявить эту инициативу, как только он устранит личный аспект трудностей. Я привнесу в новое обсуждение всю добрую волю, на которую только способен. Если Ривера решит возобновить свою деятельность в обычных рамках Четвертого Интернационала, все недоразумения прошлого будут устранены, и тесное сотрудничество снова займет свое место.
Источник проблемы.
11 января 1939 г.
Если товарищ Ван* правильно понял Диего Риверу, он отказывается давать публичные объяснения своего выхода из Четвертого Интернационала, чтобы… не мешать мне жить в его доме. Воистину, трудно поверить своим ушам. Когда внутри организации существуют разногласия и когда обе стороны остаются верными основополагающим принципам, открытая дискуссия может носить полностью дружественный характер, никоим образом не отравляя личные отношения (например, моя дискуссия с Бернамом и Картером** в Соединенных Штатах или с Крепо во Франции о характере советского государства и т.д.).
* Jean van Heijenoort — голландский оппозиционер и в течение нескольких лет секретарь Троцкого. — /И-R/
** James Burnham (Бернам) и Joseph Carter (Картер) были в руководстве Соц. Рабочей партии в США. Yvan Craipeau (Крепо) был одним из руководителей французского троцкизма. — /И-R/
Что заражает атмосферу и отравляет личные отношения, так это беспринципные интриги и закулисные инсинуации, которые совершенно необоснованны. В своем письме Бретону Диего Ривера обвинил меня в подобных действиях. Чтобы проиллюстрировать свое обвинение, которое он никогда открыто мне не предъявлял, он привел только два примера, которые он сам от начала до конца выдумал. Когда я указал ему на это в письменном виде, он пообещал исправить свои ложные заявления. На следующий день он отказался это сделать. Более того, его заявления были не только ложными, но даже абсурдными, абсолютно противоречащими действительным фактам и моим общим методам. Это не открытая и серьезная дискуссия, а действия такого рода, которые делают невозможной моральную солидарность и исключают возможность воспользоваться гостеприимством.
Я приложу все усилия, чтобы преодолеть материальные трудности моего несколько стесненного положения, чтобы как можно скорее переехать в свое жилище.
В то же время я готов немедленно представить любой комиссии вообще или самому товарищу Ривере копии всей моей корреспонденции, касающейся его. Эта переписка демонстрирует, что я всегда стремился подчеркнуть товарищам, насколько важно, чтобы Ривера был в наших рядах, и я всегда старался поднять его авторитет в глазах наших молодых друзей.
Я различаю личный конфликт, в одностороннем порядке спровоцированный Диего Риверой, и политический вопрос. Если товарищ Ривера останется в Четвертом Интернационале, на что я искренне надеюсь, я буду оказывать ему такое же сотрудничество, как и в прошлом.
Письмо Фриде Ривера
12 января 1939 г.
Дорогая Фрида,
Мы все здесь были очень счастливы и даже гордились твоим успехом в Нью-Йорке*, потому что мы считаем тебя послом искусства не только из Сан-Анхеля, но и из Койоакана. Даже Билл Ландер, объективный представитель американской прессы, сообщил нам, что, согласно сообщениям прессы, вы добились подлинного успеха в Штатах. Наши самые искренние поздравления.
* В ноябре-декабре 1938 г. в Нью-Йорке происходила выставка работ Фриды Кало (Ривера). — /И-R/
Потом мы услышали, что вы заболели, даже серьезно. Вчера Ван сказал нам, что вы сейчас выздоравливаете и, возможно, вскоре отправитесь во Францию. Мы все надеемся, что во Франции вы добьетесь такого же успеха, как и в Штатах.
Однако, прежде чем вы покинете Новый Свет, я хочу сообщить вам о некоторых осложнениях с Диего, которые очень болезненны для меня, Натальи и всей семьи.
Мне очень трудно выяснить истинный источник недовольства Диего. Дважды я пытался вызвать его на откровенную дискуссию по этому вопросу, но он был очень общим в своих ответах. Единственное, что я смог вытянуть из него, — это его возмущение моим нежеланием признать в нем те качества, которые сделали бы из него хорошего революционного функционера. Я настаивал на том, чтобы он никогда не соглашался на бюрократическую должность в организации, потому что «секретарь», который никогда не пишет и никогда не отвечает на письма, никогда не приходит на собрания вовремя и всегда принимает решение противоположное общему решению, не является хорошим секретарем. И я спрашиваю вас, почему Диего должен быть «секретарем»? То, что он настоящий революционер, не нуждается в доказательстве; но он революционер, помноженный на великого художника, и именно это «умножение» делает его абсолютно непригодным для рутинной работы в партии. Я уверен, что во времена революционного подъема он был бы неоценим благодаря своей страсти, мужеству и воображению. В мирное время он ценен в революционном штабе, который он может вдохновить своей инициативой и рвением. Но для рутинной организационной работы наш друг Диего абсолютно не пригоден.
Казалось, у него было честолюбивое намерение доказать мне, что он лучший бюрократ в мире и что он стал великим художником только случайно. Он начал чисто личную деятельность в Casa del Pueblo и CGT и скрывал эту деятельность от меня и от других товарищей. Я был очень встревожен, потому что был уверен, что это личное предприятие не закончится без неприятных результатов для Четвертого Интернационала и лично для Диего. Я полагаю, что именно тот факт, что Диего немного «конспирировал» против меня, в то же время раздражал его против меня и других товарищей. Это единственное разумное объяснение, которое я могу найти.
На мой взгляд, эксперименты с Casa del Pueblo и CGT не были катастрофическими, но были очень неудачными. Руководство CGT повернулось не влево, а вправо, и сделало это очень цинично; я предполагаю, что это стало причиной последнего взрыва Диего против меня.
Он написал Бретону совершенно немыслимое письмо. Фактическая основа его гнева против меня абсолютно ложна, чистый продукт воображения Диего (я попрошу Вана прислать вам копию его опровержения «жалоб» Диего).* Диего теперь говорит, что это не важно. Конечно, это не важно само по себе, но это безошибочный симптом его настроения. Он сказал Вану, что даже если мелкие факты неверны, главный факт остается правдой, а именно то, что я хочу избавиться от Диего. В качестве «доказательства» Диего утверждает, что я отказался слушать чтение его статьи об искусстве. Дорогая Фрида, совершенно невероятно, что кто-то считает необходимым защищаться от подобных обвинений.
* Ван 11 января написал Ривере письмо с объяснением фактов и точек преткновения. — /И-R/
Неожиданно Диего принес свою статью об искусстве на встречу друзей у меня дома и предложил немедленно прочитать ее, чтобы мы могли высказать свое мнение по этому поводу. Я заметил, что понимаю испанский только тогда, когда передо мной рукопись, и что если я только услышу ее, то пойму по крайней мере половину. Это совершенно верно. Чтобы высказать свое мнение по такому важному вопросу, мне пришлось бы изучить статью с карандашом в руке. Тогда я мог бы предложить критику, изменения или поправки, не провоцируя общую дискуссию о рае и аде. Именно такое сотрудничество у нас было, когда Диего писал для Las Novedades. По моему предложению было даже решено, что копии каждой статьи следует рассылать всем заинтересованным друзьям, но Диего сразу же забывает об общих решениях и затем ищет самые фантастические объяснения самых простых вещей.
Мысль о том, что я хочу избавиться от Диего, настолько невероятна, настолько абсурдна, позвольте мне сказать, настолько безумна, что я могу только беспомощно пожать плечами. В течение этих месяцев мы провели много часов с Натальей, обсуждая, что мы могли бы сделать, чтобы разрядить атмосферу и восстановить старые дружеские отношения. Однажды мы вместе с Натальей посетили Диего и провели с ним очень и очень хороший час. Затем я навестил его наедине (несмотря на его сопротивление) и спровоцировал дискуссию. После каждого визита у меня складывалось впечатление, что вопрос окончательно решен, но на следующий день все начиналось с начала и казалось хуже, чем когда-либо.
Несколько дней назад Диего вышел из Четвертого Интернационала. Я надеюсь, что отставка не будет принята. Со своей стороны, я сделаю все возможное, чтобы решить хотя бы политический вопрос, даже если мне не удастся решить личный вопрос. Однако я считаю, что ваша помощь необходима в этом кризисе. Разрыв Диего с нами означал бы не только тяжелый удар по Четвертому Интернационалу, но — я боюсь это сказать — означал бы моральную смерть самого Диего. Кроме Четвертого Интернационала и его сторонников, я сомневаюсь, что он смог бы найти среду понимания и сочувствия не только как художник, но и как революционер и как личность.
Итак, дорогая Фрида, вы знаете здешнюю ситуацию. Я не могу поверить, что она безнадежна. В любом случае, я был бы последним, кто отказался бы от попыток восстановить политическую и личную дружбу, и я искренне надеюсь, что вы будете сотрудничать со мной в этом направлении.
Мы с Натальей желаем вам крепкого здоровья и творческих успехов и обнимаем вас как нашего хорошего и верного друга.
Л. Троцкий.
Заявление Clave об отставке Риверы.
17 января 1939 года
Редакция Clave не знает и, следовательно, не может вдаваться в анализ обстоятельств, которые спровоцировали отставку товарища Диего Риверы, но ввиду нашей полной теоретической и политической солидарности мы уверены, что эти обстоятельства не могут быть иными, чем вторичного и преходящего характера. Однако отставка сама по себе может вызвать очень неблагоприятное впечатление и, таким образом, нанести ущерб нашему общему делу. Вот почему мы не можем принять отставку товарища Диего Риверы.
Мы предлагаем, чтобы, если это абсолютно необходимо, ему был предоставлен отпуск на один или два месяца, при твердом убеждении, что товарищ Ривера продолжит непрерывное сотрудничество, которое высоко ценится редакционной коллегией, а также всеми серьезными читателями.
Jose Ferrel, Adolfo Zamora
Предложения для ответа от Панамериканского комитета и ИС
Январь 1939 года
Дорогой товарищ:
Ваше письмо от 7 января, в котором вы объявляете о своем желании выйти из Четвертого Интернационала, является для нас абсолютно неожиданным и немотивированным ударом.
Вы указываете, что Панамериканский комитет не определил характер вашей работы и что это способствовало вашей «полной бездеятельности», что, в свою очередь, создало недоразумения, которые могли быть использованы нашими врагами.
Позвольте нам сказать, дорогой товарищ, что все это далеко не соответствует действительности. Единственное недоразумение, которое могло возникнуть из-за чрезмерно общей формулировки решения в отношении вас, было устранено официальным толкованием Панамериканского комитета, которое было опубликовано в нашей прессе. Это толкование указывало на то, что наш конгресс был далек от идеи лишить вас вашего права участвовать в мексиканском движении. От вас полностью зависело, будет ли это право использовано на данном переходном этапе.
Вы также договорились с делегацией SWP, что товарищ Кертисс, делегированный по вашей личной инициативе, будет сотрудничать с вами как можно более тесно. Мы рассматривали это сотрудничество как важнейший рычаг для восстановления нашей мексиканской секции.
Наконец, с вашего полного согласия, вы вместе с другими товарищами были делегированы в качестве нашего представителя в редакционный совет Clave. Нет необходимости указывать здесь на важность этого журнала для всех испаноязычных стран и для всего Четвертого Интернационала. Мы можем с полным удовлетворением видеть, что вы, далеко от «полного бездействия», внесли в Clave очень важные тезисы, статьи и заметки.
Если характер вашего практического участия в повседневной работе кажется вам неудовлетворительным, вы можете предложить любое изменение, которое сочтете разумным. Излишне говорить, что мы будем уделять любым подобным предложениям самое пристальное внимание.
Ввиду этих фактов и обстоятельств мы не видим, как наши враги могут злоупотребить вашим дальнейшим участием в Четвертом Интернационале, единственной революционной организации, существующей сейчас под ударами и преследованиями бесчисленных врагов. С другой стороны, абсолютно ясно, что отставка даст этим врагам боеприпасы для их клеветы и интриг.
Отставка от революционной организации может быть оправдана только в одном случае, а именно в случае непримиримых, принципиальных разногласий. Однако даже в этом случае разделению номинально должно предшествовать дружеское обсуждение точек разногласий с искренним желанием обеих сторон обеспечить сотрудничество, насколько это человечески возможно. Из вашего письма мы с большим удовлетворением и удовольствием видим, что вы остаетесь «в полной симпатии к Четвертому Интернационалу». В этих условиях мы не можем не рассматривать вашу отставку как полное недоразумение, спровоцированное второстепенными эпизодами.
Дорогой товарищ Ривера, мы не принимаем вашу отставку. Мы по-прежнему полностью сочувствуем вам не только как великому художнику, но и как борцу за Четвертый Интернационал.
Л. Троцкий.
Письмо Чарльзу Кертиссу
18 января 1939 г.
Дорогой товарищ Кертисс:
Насколько я понял новые аргументы товарища Риверы, которые вы передали мне вчера устно, Ривера отказался участвовать в коллективной работе из-за… моего присутствия. В то же время он отрицал какие-либо принципиальные расхождения.
На этот раз его обвинения касаются моих плохих «методов». Более конкретно, он обвиняет меня в закулисных интригах против него. Я не хочу настаивать здесь на том, что это обвинение более ложно и фантастично, чем все остальные, но я считаю, что партийный деятель, который обвиняет другого в таких «ужасных» интригах, которые мешают ему участвовать в работе, обязан доказать это следуя обычным партийным каналам.
Пожалуйста, спросите товарища Риверу, готов ли он доказать свои обвинения перед комиссией, назначенной Панамериканским комитетом или Интернациональным секретариатом.
С наилучшими товарищескими приветствиями.
Л. Троцкий.
Письмо Чарльзу Кертиссу
14 февраля 1939 г.
Дорогой товарищ Кертисс,
я должен просить вашего вмешательства в дело, которое может показаться личным, но которое имеет общеполитическое значение.
Вы знаете, как и все другие товарищи, о щедрости, с которой Диего Ривера и его семья помогали нам во время нашего переезда и окончательного пребывания в Мексике.2 85 Я принял эту помощь, особенно жилье, потому что она исходила от человека, которого я считал не только преданным бойцом Четвертого Интернационала, но и личным другом. Сейчас, как вы знаете, ситуация претерпела радикальные изменения. Я сделал все, что мог, чтобы урегулировать кризис, спровоцированный попытками Диего Риверы творить политические чудеса рядом с Четвертым Интернационалом и против него. Мне это не удалось. Вмешательство Панамериканского бюро также, по-видимому, безрезультатно. Диего Ривера даже отказался исправить абсолютно ложные утверждения против меня, которые он сделал за моей спиной. Здесь нет необходимости снова вдаваться в подробности, но для меня морально и политически невозможно принять гостеприимство человека, который ведет себя не как друг, а как злобный противник.
Сейчас мы ищем другой дом. К сожалению, опыт последних двух лет показал нам, что очень трудно, если не невозможно, найти дом, который был бы более или менее удобен с точки зрения безопасности. В любом случае, мы вынуждены жить в этом доме, пока не найдем другой. Через товарища Вана я предложил Диего Ривере платить ежемесячную арендную плату, но он категорически отказался. Он отказался от общего сотрудничества. Он отказался исправить свои ложные и враждебные утверждения. И все же он хочет навязать мне свою «щедрость», используя особые условия, которые мешают мне свободно перемещаться из одного дома в другой. Я отказываюсь квалифицировать такое отношение.
Я прилагаю двести песо (скромная ежемесячная арендная плата) и прошу вас навестить Диего Риверу и еще раз объяснить ему, что он ставит себя во все более и более ложное положение; и что при данных условиях он не может отказаться принять платеж. Если, несмотря на все это, он откажется, пожалуйста, передайте этот платеж в казну журнала Clave, отметив его как арендную плату, которую Диего Ривера не принял. В этом случае я буду рассматривать отношение Риверы как моральное давление, чтобы заставить меня немедленно переехать из дома, независимо от того, нашли мы другой или нет.
Искренне ваш,
Лев Троцкий
П.С. — Утверждение о том, что дом принадлежит Фриде Ривере, а не Диего Ривере, не имеет ни смысла, ни ценности. Диего Ривера свободно распоряжался домом, делал новые приобретения, реконструкции и так далее. Это утверждение — всего лишь уловка, чтобы усложнить очень простой вопрос.
Л. Т.
Письмо Чарльзу Кертиссу
15 февраля 1939 г.
Дорогой товарищ:
Я снова поражен отношением Диего Риверы. Он много раз заявлял, а также в беседах с вами, что хотел бы уйти от политической деятельности и, следовательно, из Четвертого Интернационала — что он хотел бы посвятить свое время исключительно живописи и так далее. Теперь, похоже, он преобразовал Каса дель Пуэбло в штаб Революционной рабоче-крестьянской партии с целью активного участия в президентской кампании в пользу одного из кандидатов. 2 86 Конечно, это его личное дело, и он имеет полное право совершить еще одну политическую ошибку вместо написания еще одной хорошей картины. Однако я должен признаться, что новая политическая деятельность Риверы создает очень щекотливую ситуацию лично для меня. Многие люди поверят, что Ривера действует солидарно со мной и что через него я вмешиваюсь в президентскую кампанию. По крайней мере, глупые люди могут в это поверить, а таких много.
Что можно сделать? Я считаю, что становится абсолютно необходимым публично отделить меня политически от Диего Риверы. Вопрос очень неприятный во всех отношениях, но, с другой стороны, становится все более и более невозможным для Четвертого Интернационала в целом и для меня лично — по двойным причинам — нести какую-либо ответственность за политические импровизации Риверы, которые становятся все более опасными. Я надеюсь увидеть вас в течение ближайших нескольких дней и обсудить с вами этот вопрос.
Пожалуйста, отправьте копию этого письма, соблюдая все предосторожности, в Панамериканский комитет и в Интернациональный Секретариат.
С товарищеским приветом,
Лев Троцкий
Письмо Панамериканскому комитету
22 марта 1939 г.
Дорогие товарищи,
я очень смущен тем, что вынужден отнимать у вас время по вопросу, который носит наполовину личностный характер. Я сделал все, что мог, чтобы лично уладить этот вопрос с помощью товарища Кертисса, но у меня ничего не получилось. После ряда письменных и устных заявлений о своем выходе из Четвертого Интернационала товарищ Д. Ривера теперь делает определенное заявление, по существу, о том, что причиной его выхода из нашей международной организации является мое отношение к нему. Когда он впервые намекнул на это, я немедленно навестил его и спросил, в чем дело. Я дал ему все объяснения, какие только мог, и мы расстались в самом дружелюбном настроении, по крайней мере, с моей стороны. После инцидента с письмом товарища Риверы Бретону он повторил, в очень расплывчатой форме, свои жалобы на мое отношение к нему. Я предложил немедленно предложить Панамериканскому комитету создать специальную, конфиденциальную и авторитетную комиссию, которой я представил бы всю свою корреспонденцию, касающуюся Д. Риверы, и все необходимые объяснения. Я был уверен, что смогу доказать, что в моих словах и действиях в отношении товарища Риверы не было ничего, кроме дружбы и заботы о его работе и его личной репутации в наших рядах. Я полагаю, что товарищи Кэннон, Шахтман и Винсент Данн могли бы дать важные показания по этому вопросу. Но товарищ Ривера отказался согласиться на такое расследование и заявил товарищу Кертиссу, «что в комиссии нет необходимости, поскольку не было никаких обвинений»… что он «просто не чувствовал себя комфортно» в моем присутствии. Конечно, я ничего не мог сделать, чтобы исправить ситуацию, созданную невесомыми элементами. В любом случае, после его официального заявления о том, что ему не в чем упрекнуть меня лично, я почувствовал, что могу считать личную сторону вопроса исчерпанной. Я не видел причин беспокоить вас.
Но затем, на своей следующей встрече с товарищем Кертиссом, товарищ Ривера не только повторил личные обвинения, но и дал им самое резкое выражение: что я, «борясь против методов сталинизма, сам их использовал»;… что [я] читал его почту, «что было типичным актом ГПУ, актом, [который], если бы он был обнародован, привел бы к осуждению LDT всеми рабочими». Конечно, я не мог оставить подобные обвинения без внимания. Я немедленно сообщил товарищу Кертиссу, как вашему представителю, что отправлю все документы в Панамериканский комитет, а при необходимости и в Интернациональный Секретариат.
Тем временем Д. Ривера счел необходимым сам дать письменное объяснение своей отставке. Это объяснение не повторяет резких обвинений, сделанных в его беседах с товарищем Кертиссом, но приводит в качестве причины такого важного шага, как выход из революционной организации, мои якобы враждебные и необоснованные обвинения против него лично.
Д. Ривера приводит отрывок из письма, которое я написал Фриде Ривера с целью заручиться ее помощью в том, чтобы заставить Диего Риверу изменить свое решение. Мне это не удалось; но как могло это письмо, написанное после отставки, объяснить саму отставку? Из самого письма вы можете видеть, что оно было далеко не враждебным или неблагодарным по отношению к товарищу Ривере. Я просто настаивал на своем мнении, что по своему характеру, роду занятий и образу жизни он не подходит на роль партийного функционера. Но это не свидетельствует о недостатке понимания. Не каждый член организации и даже не каждый сотрудник обязан быть секретарем. Эта должность требует очень конкретных качеств, и в каждом случае, когда Ривера выполнял функции секретаря, это было невыгодно как для организации, так и для него самого. Мое мнение может быть неправильным (я уверен, что оно правильное); но как мое личное мнение по этому конкретному вопросу может считаться причиной для отставки, даже если мы игнорируем хронологический факт, что письмо было написано после отставки?
Другое обвинение гласит: «Следовательно, по мнению товарища Троцкого, я лжец и антимарксистский предатель» (в письме Риверы от 19 марта в ПАК). Здесь товарищ Ривера цитирует не мои слова, а мои «мнения». Это касается инцидента в связи с письмом Риверы Бретону. Весь инцидент исчерпывающе изложен в прилагаемых документах. Ривера знает обо всех этих документах, но, несмотря на это, он позволяет себе заключить в иронические кавычки слова «случайно».
Это повторение, в более расплывчатой форме, его утверждения о том, что я использовал методы ГПУ. Можно было бы подумать, что я нашел письма на столе Диего Риверы или что я искал их. Однако достаточно на мгновение спокойно обдумать этот вопрос, чтобы понять, что я не мог подозревать, после нашей очень дружеской встречи, упомянутой выше, что Ривера напишет крайне враждебное письмо против меня с серией абсолютно необоснованных обвинений и что копию этого письма можно найти у меня дома на столе моего [ближайшего] сотрудника, где он обычно оставляет копии моих французских писем для моей жены. Или Ривера скажет, что я с подозрением отношусь к самому Вану и что именно с этой целью я просматривал документы в его комнате? Это настолько абсурдно, что не требует дальнейшего анализа. Повторяю, документы говорят сами за себя.
Но может ли способ, которым письмо попало в мои руки, оправдать содержание письма? Я очень в этом сомневаюсь. Андре Бретон — наш общий друг, и он хорошо осведомлен о моем искреннем отношении к Диего Ривере. Во время его пребывания здесь я написал свою статью для «Partisan Review», и часть, касающаяся Риверы, получила теплую оценку от них обоих. В своем письме Ривера счел необходимым показать Бретону, что его отношение ко мне радикально изменилось. Это было его право; но для того, чтобы объяснить эту перемену, он привел два «факта», которые являются продуктом его подозрительного воображения.
Во время написания письма Риверы Ван обратил его внимание на тот факт, что его утверждения были неверными. Ривера пообещал показать мне письмо и дать необходимые пояснения. Правильнее было бы показать мне письмо перед отправкой, но он не показал его мне даже после того, как отправил. Таковы факты.
В письменном виде я предложил Ривере отказаться от своих абсолютно ложных утверждений в письме Бретону и заявил, что в этом случае я буду считать вопрос исчерпанным. В разговоре с Ваном Ривера сразу же согласился и позвал Вана для совместной работы. На следующий день он отказался. После дальнейших настояний он согласился, снова позвал Вана и снова отказался. Таковы факты. Я не называл Риверу «лжецом». Я предложил только, чтобы он либо принял мое предложение о создании авторитетной комиссии, которая изучила бы все мои действия и документы, касающиеся Риверы, либо отказался от своих ложных утверждений. Он отказался принять комиссию и повторил свои ложные утверждения.
Чтобы сделать эти невероятные факты немного более понятными, я должен привести несколько примеров того, что можно было бы считать нашими «конфликтами» с Риверой, и объяснить, по крайней мере частично, накопление враждебности в его отношении ко мне.
После моего заявления в пользу Китая против Японии Эйффель* заявил, что мной руководило мое желание угодить мексиканскому правительству — доказать, что в случае конфликта я буду за Мексику. Ривера был очень возмущен утверждением этого жалкого человека о том, что мои мнения или действия по фундаментальным вопросам могут быть продиктованы личными соображениями. Он был еще больше возмущен тем фактом, что политический противник пытался скомпрометировать мое убежище такими ложными утверждениями и «разоблачениями». В этой статье Ривера намекнул, что Эйффель был агентом ГПУ или гестапо. Возмущение Риверы было правильным, но его намек — нет. У него не было ни малейших доказательств. В мягкой и дружелюбной форме я дал ему это понять. Он возмутился; он повторил, что он «уверен», что он «убежден» и так далее.
* Paul Eiffel (Эйффель) был вожаком маленькой архи-революционной группы внутри французской оппозиции. Он предлагал политику саботажа действий Республиканского правительства в Испании и китайских националистов в их анти-японской борьбе. — /И-R/
В рамках кампании против высокой стоимости жизни Галисия призвал народ к «всеобщей забастовке», «прямым действиям» и «саботажу». Этот призыв совпал с обвинениями в саботаже на московских процессах и поэтому был вдвойне глуп и преступен. На этот раз в разговорах Ривера заявил, что Галисия был агентом ГПУ. В очень дружеской форме я повторил свое предупреждение. Со своей стороны, Галисия выразил мнение, что я против саботажа, потому что меня беспокоит вопрос о предоставлении мне убежища. В этом глупом и жалком утверждении Ривера нашел новое доказательство того, что Галисия — агент ГПУ. Я выступал против этой точки зрения.
Тем временем опубликованное обвинение против Эйфеля распространилось по всему миру через Олера, Верекена, Сневлита и других. Некоторые ультралевые обратились к Рудольфу Клементу, нашему международному секретарю, с требованием доказательств или опровержений. Верекен был особенно активен и пытался мобилизовать нашу бельгийскую секцию. Товарищ Клемент направил письмо в мексиканскую секцию с просьбой дать разъяснения. Он был уверен, что это утверждение было сделано каким-то молодым, неопытным и горячим товарищем, и предложил исправить ситуацию, чтобы лишить ультралевых «петухов» дополнительного оружия. Прочитав письмо в моем присутствии, Ривера заявил, что Клемент был агентом ГПУ. Это звучит невероятно, но так оно и было. На этот раз я запротестовал чуть более энергично. Однако Ривера энергично повторил свое утверждение мне, Вану и, я полагаю, другим товарищам. Клемент исчез. Ривера сказал: «Видите, я был прав». Когда французские товарищи узнали изуродованное тело, он сказал, что все это, происки ГПУ, что на самом деле это не тело Клемента и т.д.
Ривера никогда не встречался с Рудольфом Клементом. Он ничего о нем не знал. Он получил от него очень теплое личное письмо с приглашением на наш международный конгресс. Но ему было достаточно того, что Клемент попросил объяснить ложное утверждение, автора которого он даже не знал, чтобы объявить его агентом ГПУ.
Я мог бы привести ряд аналогичных фактов, касающихся мексиканцев (О'Горман, Идальго, генерал Мухика и другие)*, против которых Ривера выдвинул самые серьезные обвинения личного характера, но которые не помешали ему полностью изменить свое отношение к этим лицам в течение следующих двух недель.
* Antonio Hidalgo был другом Риверы и важным чиновником в правительстве Мексики; генерал Мухика (Francisco Mujica) был министром в правительстве Карденаса и предоставил Троцкому его вид на жительство. — /И-R/
Огромная импульсивность, отсутствие самоконтроля, воспаленное воображение и крайняя капризность — таковы черты характера Риверы. Я полагаю, что эти черты тесно связаны с его артистическим темпераментом и, возможно, формируют отрицательную сторону этого темперамента. Достаточно побеседовать с ним в течение часа, чтобы увидеть эту темную сторону его великой личности. Я не был и не буду ни в малейшей степени склонен преувеличивать эти черты или проявлять нетерпимость к ним. Наши друзья, особенно Кэннон, Шахтман и Винсент Данн, очень хорошо это знают. Напротив, в разговорах и переписке с товарищами о Ривере моей целью всегда было примирить их с его крайней импульсивностью, его преувеличениями и т.д., и не позволять им забывать о его замечательных качествах из-за отрицательных сторон его темперамента. Я всегда был озабочен этой целью не только в личных интересах Риверы, которого я считал своим другом, но и в интересах нашей партии, которая была удостоена чести принять в свои ряды столь выдающуюся личность. В то же время, конечно, я не мог признать все его фантастические гипотезы, преувеличения и часто ядовитые утверждения в адрес друзей, товарищей и третьих нейтральных лиц. Я никогда не рассматривал свои разногласия, критику или дружеские предупреждения как причины для враждебности, не говоря уже об уходе из Четвертого Интернационала. Ривера не был обязан следовать моим советам или прислушиваться к моим предупреждениям. Но он не мог терпеть никаких разногласий со своими мнениями и оценками, которые часто были очень противоречивыми. Он считал даже самую дружелюбную критику (как мы видим в случае с Рудольфом Клементом) ужасной интригой, махинацией, направленной против него лично.
Итак, в этой длинной череде личных дисквалификаций и разрывов настала моя очередь. Все мои попытки успокоить Риверу и склонить его к более реалистичному восприятию наших реальных отношений остались безуспешными. Теперь, с той же настойчивостью, с которой он обвинял Клемента в том, что он агент ГПУ, он повторяет, что я использовал методы ГПУ против него. И так далее.
Это, я надеюсь, дает вам объяснение «конфликта». И я надеюсь, что это дает вам объяснение того, почему я считаю, что товарищ с таким исключительным складом ума не может быть хорошим «секретарем» рабочей организации.
Что же теперь делать?
Ввиду того факта, что Диего Ривера отверг создание комиссии и что он продолжает повторять свои обвинения после того, как отказался от них, я должен настаивать, дорогие товарищи, чтобы Панамериканский комитет сам или через специальную комиссию расследовал этот вопрос, чтобы установить, соответствуют ли утверждения Риверы действительности? Верно ли, что я совершил против него действия, которые можно было бы счесть нелояльными и которые встретили бы неодобрение рабочих, как он утверждает? Конечно, важность этого вопроса достаточно ясна для всех, так что мне не нужно настаивать на этом моменте.
Братски ваш,
Л. Троцкий.
P.S. — Я вообще не вступал в теоретические и политические споры. Благодаря товарищу Кертиссу я прочитал программу, которую Ривера разработал для CGT, статью, написанную Риверой для Clave, и не опубликованную, и, наконец, программу Partido Revolucionario Obrero y Campesino. Эта серия невероятных зигзагов ясно показывает, что, движимый чисто личными побуждениями в поисках какой-то политической магии, Ривера нагромождает ошибку за ошибкой, наносящие ущерб рабочему движению и ему самому. Я уверен, что ваш представитель прислал вам все эти документы, и поэтому вы можете оценить его недавнюю политическую деятельность, имея в руках факты и документы. — Л.Т.
Письмо Джеймсу П. Кэннону
27 марта 1939 г.
Дорогой друг,
Ты по-прежнему хранишь молчание. Плохая примета!
Вы знаете, какие у нас проблемы с художником, и вас это не удивляет, потому что вы много раз предупреждали нас о его фантастических политических идеях. В течение довольно долгого времени, я думаю, около полутора лет, он пытался придерживаться некоторой дисциплины; но примерно во время международного конгресса он стал недоволен и встревожен. Я приведу вам несколько примеров его увлечений, чтобы вы могли поделиться ими с другими друзьями.
Все решения, принятые здесь в отношении мексиканской секции, были приняты с полного согласия художника и с целью не подвергать его постоянным нападкам (вы знаете, что организация осудила его единогласно — никто не выступил в его защиту); но после того, как решения были приняты и ратифицированы конференцией, он обнаружил, что его недостаточно защищали. Он был крайне недоволен этим решением, ужасно преувеличивая некоторые неудачные формулировки. Но этого было недостаточно; он заявил, что Socialist Appeal намеренно опубликовал решение о Молинье и решение о нем симметрично, чтобы идентифицировать их. 2 89
Он потребовал немедленного исключения всех членов организации, которые выдвинули обвинения против него. Он потребовал моего вмешательства в этом направлении, и у меня состоялась незабываемая дискуссия с ним по этому вопросу. Он попросил меня немедленно изгнать Галисию. «Как я могу это сделать?» спросил я в полном изумлении. «Но вы же лидер». «У вас необычное представление о так называемом лидерстве, мой дорогой друг, — ответил я. — Это немного похоже на сталинизм». «Да, — ответил он с присущим ему ребячеством, — они говорят, что я хуже сталинистов». Но он много раз возвращался к этому вопросу, особенно после прихода товарища Кертисса.
Вы, наверное, знаете, что художник сам предложил эту кандидатуру и дал мне очень хвалебную характеристику этого товарища. Я спросил Г. о нем, и он подтвердил характеристику. Таким образом, было решено, что товарищ Кертисс будет работать здесь в качестве представителя Интернационального Секретариата. Но Кертисс не мог работать иначе, как на основании решения конференции, и поэтому вызвал резкое недовольство со стороны художника, который практически бойкотировал его. Я привлек внимание художника к тому факту, что Кертисс был назначен по его инициативе и что Кертисс работал в качестве лояльного представителя Интернационального Cекретариата, в обязанности которого входило не свержение, а реализация решений конференции. Этого было практически достаточно, чтобы художник начал свою самостоятельную политическую деятельность.
После того, как организация осудила его, он много раз говорил мне, что вся организация была ошибкой, что он никогда не хотел работать в ней, но что это было навязано ему Шахтманом и другими во время их первой поездки в Мексику; что ему было бы очень легко создать новую организацию, подлинную секцию из сотен рабочих и так далее. Я был настроен скептически, но промолчал. Затем он начал противопоставлять Casa del Pueblo секции и лично Кертисса. К сожалению, похоже, что вопрос денег сыграл здесь важную роль. (Американские товарищи Кэннон, Шахтман и Данн очень легко выяснили, что очень важная причина резкого разрыва между организацией и художником, помимо его темперамента, заключалась в том, что организация напрямую зависела от него в финансовом отношении. По общему согласию было решено, что в будущем он будет отдавать свои деньги Панамериканскому комитету, который будет их распределять.) Создавая свою собственную партию, художник начал напрямую субсидировать Casa del Pueblo и создал самое унизительное состояние зависимости рабочей организации от отдельного человека.
В течение последних четырех или пяти месяцев художник предпринял попытку сблизиться с анархистской CGT, и Casa del Pueblo последовал за ним в этом направлении. Он изобрел особую историческую философию и специальную программу для этого братания. Вы видите эту программу — смесь пережитков марксизма с анархистскими и вульгарными демократическими предрассудками. Похоже, что лидеры CGT по-дружески согласились с документом, но только для того, чтобы отказаться от своего анархизма и перейти в лагерь самых реакционных буржуазных политиков. Я забыл упомянуть, что примерно за месяц до этого случая он убедил Casa del Pueblo выступить в пользу Четвертого Интернационала. Во время манифестации [демонстрации] они высоко подняли знамя Четвертого Интернационала. Но это была лишь мера защиты от Четвертого Интернационала. Когда я спросил руководителей, почему они не хотят работать с нашей секцией или с товарищем Кертиссом лично они устно ответили, что в этом нет необходимости, потому что они уже принадлежат к Четвертому Интернационалу и им лучше работать в других профсоюзных организациях. Несколько недель спустя художник решил продолжить президентскую политику, и Casa del Pueblo снова последовал за ним. Теперь они образовали свою партию со своей собственной программой, набросанной художником за пять-десять минут.
Художник заявил, что мексиканская секция Четвертого Интернационала решила не участвовать в выборах, опасаясь поставить под угрозу мое убежище. Здесь он повторяет самые злобные обвинения Эйфеля и Галиции, которых именно по этой причине он назвал агентами ГПУ.
Здесь я должен рассказать об инциденте, связанном с фресками О’Гормана. Художник и его друг организовали очень резкую акцию протеста, как обычно, без какого-либо участия с моей стороны. Во время этой кампании у меня был только один случайный разговор на эту тему с художником. Я сказал ему, что этот инцидент не имеет ничего общего с вопросом о фресках в Рокфеллер-билдинг. Мексиканское правительство экспроприировало нефтяные предприятия и вынуждено продавать нефть. Демократические страны бойкотировали нефть, а фашисты покупали ее; но они также начали бы бойкотировать Мексику, если бы мексиканское правительство разместило карикатуры на них в правительственных зданиях. Мексика — угнетенная страна, и она не может навязывать свою нефть другим с помощью линкоров и пушек. Если хозяин заставляет рабочих убрать портрет Маркса из рабочего уголка, рабочие должны подчиниться, чтобы их не выбросили на улицу. Позиция Мексики по отношению к крупным империалистическим странам похожа на позицию рабочего по отношению к боссу. Например, во время Брест-литовского режима мы не могли размещать карикатуры на Вильгельма II в наших общественных зданиях и даже публиковать их в официальной правительственной газете. Это вопрос соотношения сил, а не принципов. Я попытался объяснить все это художнику. Но он утверждал, что правительство, и особенно Мухика (это было в его ведомстве), были реакционными подхалимами Гитлера и Муссолини и что он сделает все, чтобы доказать, что они антисемиты и так далее. И он упомянул, что разорвал все отношения с Идальго, который пытался защитить своего «реакционного хозяина Мухику». Я понял намек и отказался от обсуждения.
Вы можете себе представить, как я был поражен, когда Ван случайно встретил художника в компании Идальго, выходящего из здания Комитета за Мухику с пачками листовок за Мухику, которые они загружали в фургон художника. Я полагаю, что это было первое, что мы узнали о новом повороте, или переходе художника от «анархизма третьего периода» к «политике народного фронта». Бедный Casa del Pueblo следовал за ним по всем этим ступеням.
Мы были очень терпеливы, мой дорогой друг. Мы надеялись, что, несмотря на все, нам удастся сохранить этого фантастического человека для нашего движения. Я остался в стороне, а товарищ Кертисс делал все, что только можно было делать. Все напрасно.
Теперь вы знаете его личные обвинения против меня. Они возникли неожиданно даже для него самого. Он был недоволен нашей медлительностью, нашим примирительным отношением к Галиции и компании и т. д. Он хотел совершить чудо любой ценой. В своем фантастическом уме он каким-то образом начал верить, что после достижения успеха в доминировании над Casa del Pueblo и CGT он сможет прийти к нам с триумфом, и мы признаем его гений. Но его фиаско заставили его нервничать и враждебно относиться к нам. Как он обвинял Шахтмана в ответственности за его собственные неудачи с мексиканской Лигой, так теперь он начал обвинять меня в ответственности за свои собственные ошибки и фантастические прыжки. Именно в таком настроении он продиктовал свое фантастическое письмо Андре Бретону. Он не смог найти даже маленького факта, в котором можно было бы меня упрекнуть, поэтому он просто придумал две истории, которые все друзья, особенно Кертисс и Ван, знают как абсолютно ложные. Копия этого фантастического не подписанного письма попала в руки Натальи по чистой случайности. Вы можете себе представить мое изумление и мое личное отвращение. Я попросил у Вана объяснений. Он сказал мне, что художник обещал показать мне письмо лично. Несмотря ни на что, я постарался решить этот вопрос как можно более деликатно с помощью Вана, а затем Кертисса. Я попросил только, чтобы он признал, что оба примера моей «недостаточной лояльности» оказались недоразумениями (я даже не просил его признать, что он на самом деле их выдумал). Он согласился, он отказался, он снова согласился и снова отказался. Я отправил ему копии всех документов, предназначенных для Панамериканского комитета. Товарищ Кертисс приложил все усилия, чтобы заставить его отказаться от своих ложных утверждений. Он отказался и даже показал Кертиссу письмо Бертраму Вульфу*, в котором он объявил о своем разрыве с нами из-за нашего оппортунизма и так далее.
* Бертрам Вульф (Bertram Wolfe) — сторонник Лавстона; оправдывал Московские процессы до конца 1937 г., а тогда изменил свое мнение. Автор биографии Диего Риверы и книги «Трое руководителей революции: Ленин, Троцкий и Сталин». — /И-R/
Теперь мы должны показать этой фантастической личности твердую руку. Есть два вопроса: один личный, а другой политический. Я начну с меньшего из двух, с личного вопроса.
Панамериканский комитет не может не высказать своего мнения по поводу трех обвинений художника: (а) В том, что я убедил товарища Кертисса опубликовать статью художника об искусстве не как статью, а как письмо. (Все элементы этого «обвинения» хорошо известны товарищам Вану, Кертиссу и двум или трем другим.) (б) Что я организовал государственный переворот в FIARI, назначив Феррела секретарем. Вся «драма» произошла при участии художника и с его согласия. Кандидатура Феррела была предложена Заморой и принята всеми, включая художника. (Свидетелями были товарищи Кертисс, Ван, сам Феррел и Замора.) (в) Что я использовал методы ГПУ в связи с перепиской художника с Бретоном. Этот вопрос исчерпывающе разъяснен в моем письме Панамериканскому комитету и в документах. Я могу только упомянуть здесь, что цитаты из этого письма напечатаны во французском журнале Cle (эти части также направлены против меня, но анонимно и в якобы принципиальной плоскости). Здесь я должен обратиться к Панамериканскому комитету с очень четким и категоричным заявлением, даже если специальное расследование будет сочтено необходимым, поскольку этот вопрос может вызвать международные последствия. Спровоцированный своей очевидной безнаказанностью, художник каждый день добавляет новые детали и совершенствует картину своих обвинений. Вы достаточно хорошо знаете его лично, чтобы понять меня. Мы должны быть вооружены против его фантастической клеветы. Я не предлагаю публиковать вердикт Панамериканского комитета, но он должен быть доведен до сведения заинтересованных лиц, включая самого художника, с предупреждением, что, если ложные утверждения продолжат распространяться в будущем, вердикт будет опубликован.
Что касается политической стороны вопроса, то, на мой взгляд, мы должны немедленно опубликовать категорическое заявление о политической деятельности художника в прошедший период, заявив, что разработанные им документы полностью противоречат марксизму и решениям Четвертого Интернационала, и что даже не подав в отставку, он своей деятельностью поставил себя вне Четвертого Интернационала. Рабочее движение — это не свободное поле для индивидуальных экспериментов. Я считаю, что такая резолюция должна быть принята и опубликована как можно быстрее и даже выпущена через буржуазные агентства.
Я думаю, что в заявлении Панамериканского комитета необходимо пояснить, что, несмотря на свои индивидуальные особенности, дело художника является частью отступления интеллектуалов. Некоторые из них очень даже «сочувствовали» нам, поскольку считали нас жертвами преследований, нуждающимися в их защите. Но теперь, когда мы становимся политическим фактором, со своими собственными целями и дисциплиной, они все больше и больше «разочаровываются» в нас, и после некоторых ультралевых скачков они ищут убежища в буржуазном общественном мнении своей родины. Наш художник только более одарен, более щедр и более фантастичен, чем другие, но, тем не менее, он один из них.
Статья по этому вопросу должна быть опубликована в «New International», а политическое решение должно быть напечатано в «Socialist Appeal».
Я надеюсь, что я предоставил вам наиболее важную информацию, которую вы можете предоставить в распоряжение Панамериканского комитета.
Товарищески,
В. Т. О' Брайен [Троцкий]
Заявление Панамериканского комитета
5 апреля 1939 г.
Исправление товарища Диего Риверы от 20 марта относительно создания Революционной рабочей и крестьянской партии [Partido Revolucionario Obrero y Campesino] служит только для того, чтобы еще яснее показать фундаментальные различия между нами, касающиеся не только вопроса о выборах, но и фундаментальных принципов классовой борьбы пролетариата.
Нет необходимости вступать в дискуссию о том, кто взял на себя инициативу в создании новой партии: рабочие Casa del Pueblo или сам Диего Ривера. Для нас достаточно того, что он является политическим секретарем партии и, таким образом, несет всю ответственность за этот орган и его политику.
Мы рассматриваем пролетарскую партию как главный инструмент освобождения рабочего класса. В основу такой партии должны быть положены не эмпирические и конъюнктурные требования, а программа переходных лозунгов292 и, что более важно, программа социальной революции. Идея о том, что можно создать партию «ad hoc» для конкретной конъюнктуры, абсолютно невероятна и конъюнктурна по своей сути. Рабочая партия с так называемой программой-минимумом тем самым является буржуазной партией. Это партия, которая заставляет рабочих поддерживать буржуазную политику или буржуазных политиков.
Революционная марксистская рабочая партия могла бы обсудить вопрос о том, целесообразно ли в данной конкретной ситуации поддерживать одного из буржуазных кандидатов. Мы придерживаемся мнения, что при данных условиях это было бы ложью. Но вопрос, поставленный перед нами деятельностью Диего Риверы, несравненно важнее. В действительности товарищ Ривера организовал и возглавляет новую партию с мелкобуржуазной, реформистской программой, без каких-либо международных связей, с антимарксистским названием (Партия рабочих и крестьян) и противопоставляет эту партию Четвертому Интернационалу как оппортунистическую в своей политике на выборах.
Допустим на мгновение, что наша политика в отношении выборов является ложной; но это эпизодический вопрос. Можно ли себе представить, что марксист ставит разногласия по этому второстепенному или третьестепенному вопросу выше программы мировой революции, разрывает свои международные связи и участвует в новой партии в качестве политического секретаря?
Один этот факт показывает, что расхождения несравненно глубже, чем полагает товарищ Ривера в своей фантастической импульсивности.
Мы должны добавить, что до совершенно неожиданного создания новой партии он разработал другую программу союза с CGT, которая называла себя анархистской. Эта программа товарища Риверы содержала абсолютно недопустимые уступки анархистским доктринам. Как мы знаем, альянс не был реализован, потому что предполагаемые союзники, главы CGT, отказались от своего предполагаемого анархизма ради открытой реакционной, буржуазной политики.
После этого товарищ Ривера разработал документ, в котором он обвинил Третий Интернационал Ленина и Четвертый Интернационал в превращении «анархистов» в буржуазных реакционеров. Конечно, мы не могли принять это извинение за анархистских буржуазных фальшивомонетчиков и эти обвинения против марксистских интернационалистов.
Теперь товарищ Ривера ссылается на письма товарища Троцкого. Мы не можем вдаваться в этот вопрос, который не имеет ничего общего с нашими фундаментальными расхождениями. Мы просто упоминаем, что письма товарища Троцкого были написаны после отставки Диего Риверы и, следовательно, не могли стать причиной отставки.
После своей отставки товарищ Ривера заявил, что останется активным сторонником. Если в человеческих словах есть какой-то смысл, то активный сторонник означает человека, который помогает партии извне. Но можем ли мы назвать сочувствующим кого-либо, кто создает новую партию, противопоставляя ее Четвертому Интернационалу и его мексиканской секции? Можно ли поверить, что политический секретарь рабоче-крестьянской партии с мелкобуржуазной, реформистской программой не имеет расхождений с Четвертым Интернационалом?
Мы все сделали всё, что было в наших силах, чтобы удержать Диего Риверу от непоправимых шагов. Нам это не удалось. Движимый своим собственным темпераментом и фантастическим умом, он совершил ряд ошибок; и каждая ошибка была для него еще одной причиной искать какое-то чудо, которое могло бы показать людям, что он был прав. Таким образом, он пытался противопоставить Casa del Pueblo Четвертому интернационалу, победить CGT, и теперь он возглавляет Революционную рабоче-крестьянскую партию. Каждому марксисту абсолютно ясно, что новое предприятие потерпит неизбежное фиаско, за которое мы не можем нести ни малейшей ответственности перед рабочими Мексики и всего мира. Мы должны открыто заявить, что Ривера не только вышел из Четвертого Интернационала, но и своей политической деятельностью ставит себя принципиально вне Четвертого Интернационала. Там, где речь идет о принципах, мы не можем допустить никаких уступок, даже по отношению к такой важной фигуре, как Диего Ривера.
Мы не можем заранее угадать, укажет ли новое неизбежное фиаско товарищу Ривере дорогу обратно в Четвертый Интернационал или он будет определенно поглощен течением интеллектуалов, которые сейчас порывают с марксизмом в пользу смеси анархизма, либерализма, индивидуализма и так далее. Излишне говорить, что мы надеемся, что будет реализована первая альтернатива.