Предисловие к книге о войне и мире.
Троцкий оставил после себя несколько набросков для будущих статей. Все они были написаны на русском языке, но эти несколько папок с черновыми набросками были переданы в штаб-квартиру Социалистической Рабочей партии в США и потом оказались в архиве Library of Social History. В 1991 г. эти архивы были проданы Гуверовскому институту. Нам пришлось сделать обратный перевод уже переведенных и опубликованных на английском языке статей на русский язык. Следующий документ многократно публиковался в собраниях сочинений Троцкого на английском и других языках. На русском он появляется впервые в нашем переводе.
В марти и апреле 1940 г. Троцкий задумался об издании сборника своих статей на тему развязки новой империалистической войны. Следующие черновые наброски должны были послужить предисловием. Быстрый ход событий предотвратил эту публикацию.
— Искра-Research.
Март-апрель 1940 г.
Начнем с того, что я печатаю статью, впервые опубликованную в мае 1929 года, то есть через несколько недель после моей депортации в Турцию*. Эта статья в определенной степени послужит введением к нескольким другим статьям, дающим представление об общем развитии. С тех пор прошло одиннадцать лет серьезных испытаний. Статья была напечатана в американском журнале The New Republic еще до того, как на его редакторов снизошло откровение о «слове правды» из Кремля. Редакция снабдила мою статью собственным комментарием, который сейчас, одиннадцать лет спустя, приобретает особый интерес. Мое главное несчастье, по мнению редакторов, состоит в «жестком марксизме», который мешает мне понять или принять «реалистический взгляд на историю». Наиболее вопиющее отсутствие реалистичного взгляда на историю проявилось в моей оценке формальной демократии, то есть парламентского режима, который, как я сказал в этой статье, впервые вступил в конфликт с развитием общества и неизбежно исчезнет в одной стране за другой. Редакторы New Republic утверждали против меня, что демократия подвержена разрушению только в тех странах, где она лишь «слабо утвердилась», и в странах, где «промышленная революция едва началась». Редакторы не объяснили, или не утрудились объяснить, почему эти слабые зачатки демократии, если она жизнеспособна, не подверглись дальнейшему созреванию, как это произошло со старыми капиталистическими странами, а вместо этого были сметены различными системами диктатуры.
* Речь идет о Предисловии к сборнику «Искаженная революция». — /И-R/
Вторая ссылка на неадекватность промышленного развития или, правильнее сказать, капиталистического развития, относительно справедлива для России, Италии, стран Юго-Восточной Европы, Балкан и Испании. Но вряд ли можно говорить о недостаточности промышленного развития в Австрии и Германии. Более того, в этих двух странах демократия продержалась около пятнадцати лет, прежде чем уступила место фашистским диктатурам. Редакторы New Republic не предвидели этого, хотя мой собственный «жесткий марксизм» и отсутствие «реалистического взгляда на историю» не помешали мне прогнозировать такое развитие событий.
Третий аргумент тогдашних редакторов New Republic еще более поразителен. Керенский, с его слабостью и нерешительностью, был, видите ли, «исторической случайностью, которую Троцкий не может допустить, потому что в его механистической схеме нет места ни для чего подобного». Слабость характера Керенского как личности была, безусловно, случайностью с точки зрения исторического развития. Но тот факт, что исторически запоздалая демократия, осужденная с самого начала, не смогла произвести в лидеры никого, кроме слабого и колеблющегося Керенского, не случаен.
Демократы различных оттенков правили в Германии и Австрии в течение ряда лет. Все они без сопротивления позволили смести себя с политической сцены. Можно, конечно, сказать, что слабость Шейдемана, Эберта, Реннера и других была «исторической случайностью». Но почему этим людям было позволено взять на себя руководство демократией? Разве мы не вправе сделать вывод, что исторически запоздалая демократия, раздираемая внутренними противоречиями и обреченная на историческую смерть, не может найти никого для своего руководства, кроме людей без ясных идей и сильной воли? Если не так, то разве мы не правы, утверждая, что, независимо от их личного характера, лидеры формальной демократии во времена кризиса теряют самообладание под давлением исторических противоречий и без боя сдают свои позиции? Если такого рода историческая случайность повторяется раз за разом в государствах, находящихся на различных уровнях развития, то мы вправе заключить, что перед нами не изолированные исторические исключения, а проявление общей исторической закономерности.
Самой последней проверкой этой закономерности стала судьба Испанской республики.
Можно, конечно, сказать, что личные качества Заморы, Азаньи, Кабальеро, Негрина и других являются их несчастной личной чертой и, в этом смысле, «исторической случайностью». Но не случайно именно эти люди взяли на себя руководство упадочной, запоздалой демократией, и, хотя на этот раз они оказали сопротивление, они действительно сдали все свои позиции никчемной клике генералов. Поэтому я позволю себе подумать, что моя «механистическая схема» не так уж плоха, если она позволяет предвидеть крупные события.
В буржуазной прессе мира теперь вошло в привычку изображать [нынешнюю ситуацию] как результат злой воли одного человека. Инициатива создания этой концепции принадлежит Франции: «Разве не по воле одного человека, одного безумца Европа и все человечество снова будут погружены в пучину войны?» Затем эта концепция распространилась на Англию и Соединенные Штаты. Рассказывают, будто весь мир процветает и в нем преобладают мирные и братские связи. Но откуда-то взялся диктатор, и этот человек смог ввергнуть весь мир и его миллионы жителей в войну. Такую же концепцию журнал The New Republic разработал в отношении Керенского и Октябрьской революции. Там проблема заключалась в том, что слабый человек взял на себя руководство демократией и не знал, как помешать сильным диктаторам заменить ее диктатурой. Здесь несчастье в том, что в Германии пришедший к власти сильный человек нарушил мир, которому благоприятствуют более могущественные демократии.
То, что произошло, далеко не то, что было предусмотрено в этих статьях. И то, что они предвидели, — это, безусловно, не то, что произошло. Такова судьба любого политического прогноза. Действительность неизмеримо богаче ресурсами, вариантами и комбинациями, чем любое воображение. Мы не предсказывали, что война начнется с раздела Польши между Германией и СССР. Более внимательный, детальный анализ вполне мог бы подсказать и этот вариант. Но когда все сказано и сделано, раздел Польши — это всего лишь эпизод. Прогноз ценен не постольку, поскольку он выражает или находит фотографически точное подтверждение в последующих событиях, а скорее в той степени, в какой, проецируя исторические факторы вперед, он помогает нам ориентироваться в реальном развитии событий. С этой точки зрения нам кажется, что статьи, собранные в этом томе, выдержали испытание. Автор считает, что у него есть право добавить, что даже сейчас, освещая настоящее в свете прошлого, они [все еще могут представлять ценность].
События развиваются в таком темпе, что некоторые прогнозы сбываются или подтверждаются гораздо раньше, чем можно было бы предположить. Таким образом, когда мы говорили в интервью [St. Louis Post-Dispatch, 14 февраля 1940 г.] о неизбежности вмешательства Соединенных Штатов в войну, это было воспринято как ересь, которую отвергла каждая партия и все оттенки партийного мнения в Соединенных Штатах. Это было приблизительно месяц назад, но сегодня, когда пишутся эти строки, американская пресса, комментируя вторжение немцев в Скандинавию, говорит, что вмешательство Соединенных Штатов вполне возможно в следующем году.
9 марта 1939 года г-н Чемберлен заверил иностранных корреспондентов, что международная ситуация улучшилась, что англо-германские отношения оттаяли и что разоружение может быть поставлено на повестку дня. Шесть дней спустя немецкая армия оккупировала Чехословакию.
В 1937 году г-н Рузвельт провозгласил нейтралитет, совершенно не предвидя несовместимость этой доктрины с глобальной позицией Соединенных Штатов.
Такие примеры можно умножать без конца. Можно почти как закон заявить, что руководящие посты в современных демократиях занимают только те, кто в течение многих лет демонстрировали неспособность ориентироваться в нынешней ситуации и не могли ничего предвидеть.
В июне 1939 года я беседовал с группой американских туристов о вопросах мировой политики. Разговор коснулся Всемирной выставки в Нью-Йорке. Эта выставка, несомненно, является великолепным триумфом человеческого гения. Но когда ее называют «Миром завтрашнего дня», они дают ей одностороннее название — по крайней мере, одностороннее. Завтрашний мир будет выглядеть иначе. Чтобы дать правдивую картину завтрашнего мира, дизайнеры выставки должны были послать над ней бомбардировщики, которые сбросят свой груз на сотни километров вокруг нее. Присутствие человеческого гения бок о бок с ужасающим варварством — вот образ завтрашнего мира. И здесь наша «жесткая схема» оказалась правильной.
Что важно в научном мышлении, особенно в сложных вопросах политики и истории, так это отличать основное от второстепенного, существенное от случайного, предвидеть движение существенных факторов развития. Людям, чье мышление движется только изо дня в день, которые ищут утешения во всевозможных эпизодических мелочах, не объединяя их в одну общую картину, научное мышление, исходящее из базовых, фундаментальных факторов, кажется догматичным; в политике этот парадокс встречается на каждом шагу.
Если автор что-то правильно предвидел, то заслуга принадлежит не ему лично, а тому методу, который он применил. В любой другой области люди — или, по крайней мере, образованные люди — считают необходимым применение определенного метода. В политике, совсем другое дело. Здесь преобладает колдовство. Высокообразованные люди верят, что для политической операции достаточно наблюдательности, глазомера, определенного запаса хитрости и здравого смысла. Иллюзия свободы воли является источником этого субъективного произвола. В Америке особенно распространен взгляд на политика как на «инженера», который берет сырье и строит по своим собственным чертежам. Нет ничего более наивного и бесплодного, чем эта точка зрения. Однако, как и в любой философии, включая философию истории, существует правильный способ понимания взаимосвязи субъективного с объективным. В конечном счете объективные факторы всегда перевешивают субъективные. Поэтому правильная политика начинается с анализа реального мира и действующих в нем тенденций. Только так можно прийти к правильному научному прогнозу и правильному вмешательству в процесс на основе этого прогноза. Любой другой подход будет колдовством.
Люди вульгарного склада ума могли бы здесь сослаться на поражение того политического течения, к которому принадлежал и продолжает принадлежать автор этой книги. Как могло случиться, что эмпирик Сталин победил фракцию, которая следовала научному методу? Не означает ли это, что здравый смысл имеет преимущество над доктринерством? У каждого колдуна есть определенный процент пациентов, которые выздоравливают. И у каждого врача есть определенный процент пациентов, которые умирают. Исходя из этого, многие примитивные люди склонны предпочесть колдовство медицине. Но на самом деле наука может продемонстрировать, что в одном случае пациент выздоровел, несмотря на вмешательство колдуна, а в другом пациент умер, потому что медицинская наука, по крайней мере, в ее нынешнем состоянии, не смогла эффективно преодолеть разрушительные силы, воздействующие на организм; в обоих случаях нужно правильно определить соотношение между объективным и субъективным.
В политике научный метод не может обеспечить победы во всех случаях. Колдовство, с другой стороны, в определенных случаях обеспечивает победу, когда эта победа основана на объективных установках и общих тенденциях развития.
Есть люди, которые считают себя образованными, но которые позволяют себе такие общие суждения, как «Октябрьская революция провалилась». А Французская революция? Она закончилось реставрацией, хотя и эпизодической, Бурбонов. А Гражданская война в Соединенных Штатах? Она привела к власти Шестидесяти семей. И вся человеческая история в целом? Пока что она привела ко второй империалистической войне, которая угрожает всей нашей цивилизации. Таким образом, невозможно избежать вывода, что вся история была ошибкой и провалом. Наконец, что можно сказать о самих людях — немаловажном факторе в истории? Разве не следует сказать, что этот продукт длительной биологической эволюции — неудачен? Конечно, никому не запрещено делать такие общие замечания. Но они вытекают из индивидуального опыта мелкого лавочника или из теософии и не применимы к историческому процессу в целом или к его общим этапам, его главным главам или эпизодам.