Об этой книге

Лев Троцкий
«Преступления Сталина»

Авторское предисловие.

В период своего подъема революция могла быть грубой и жестокой, но она была правдива. Она открыто говорила то, что думала. Политика Сталина лжива насквозь. В этом выражается ее реакционный характер. Реакция вообще лжива, ибо вынуждена скрывать свои действительные цели от народа. Реакция на фундаменте пролетарской революции лжива вдвойне. Можно сказать без всякого преувеличения, что термидорианский режим Сталина является самым лживым режимом в мировой истории. Вот уже в течение четырнадцати лет автору этих строк суждено служить главной мишенью термидорианской лжи.

До конца 1933 года московская пресса, а следовательно, и ее тень — пресса Коминтерна — изображали меня британским и американским агентом и даже именовали меня «мистер Троцкий». В «Правде» от 8 марта 1929 года целая страница посвящена доказательству того, что я являюсь союзником британского империализма (тогда он еще не назывался в Москве «британской демократией»), причем устанавливалась моя полная солидарность с Уинстоном Черчиллем. Статья заканчивалась словами: «Ясно, за что платит ему буржуазия десятки тысяч долларов!» Дело шло тогда о долларах, не о марках.

2 июля 1931 года та же «Правда» при помощи грубо подделанных факсимиле, о которых она сама поспешила забыть на следующий день, объявила меня союзником Пилсудского и защитником насильнического версальского мира. В те дни Сталин боролся не за статус-кво, а за «национальное освобождение» Германии. В августе 1931 года «теоретический» орган французской компартии «Кайе дю Большевизм» обличал «трогательный единый фронт», который установился между «Блюмом, Полем Бонкуром и французским генеральным штабом, с одной стороны, и Троцким — с другой». Я оставался, таким образом, крепко привязан к странам Антанты!

24 июля 1933 года, то есть после окончательного воцарения Гитлера в Германии, я въехал через Марсель во Францию благодаря визе, полученной мной от правительства Даладье. Согласно ретроспективным «разоблачениям» недавних московских процессов, я был уже в те дни агентом Германии и занимался подготовкой мировой войны с целью разгрома СССР и Франции. На процессе Радека—Пятакова, в январе 1937 года, было, в частности, «установлено», что как раз в конце июля 1933 года я встретился в Буа де Булонь с корреспондентом ТАСС Владимиром Роммом, чтобы через его посредство привлечь русских троцкистов к союзу с Гитлером и Микадо. Но «Юманите» ничего этого не подозревала: как раз в день моего приезда во Францию она опубликовала статью, разоблачавшую мой тайный союз с правительством Даладье. Прикрывая интриги белой эмиграции и приглашая Троцкого, писал орган Сталина—Кашена—Тореза, «французская буржуазия обнажает свою истинную политику в отношении Советского Союза: переговоры по необходимости, улыбки по нужде, но за кулисами — помощь и поддержка всем саботажникам, интервенционистам, конспираторам, клеветникам и ренегатам революции… Из Франции, из этого очага антисоветской борьбы, он может атаковать СССР… Стратегический пункт! Вот почему прибывает г. Троцкий». Все позднейшие формулы прокурора Вышинского налицо: конспирация, саботаж, подготовка интервенции. Но есть разница: преступной деятельностью я занимался в союзе с французской буржуазией, а не с германским фашизмом.

Может быть, однако, злополучная «Юманите» была попросту не в курсе дела? Нет, парижский орган Сталина правильно отражал взгляды работодателя. Тяжеловесная мысль московской бюрократии никак не хотела покидать старой орбиты. Союз с Германией, независимо от ее государственной формы, считался аксиомой внешней политики Советов. 13 декабря 1931 года Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом заявил: «Если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам… Наши дружественные отношения к Германии остаются такими же, какими были до сих пор». Сталин имел неосторожность прибавить: «Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли, и при этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать».* Правда, это было еще в эпоху Веймарской республики. Но победа фашизма вовсе не изменила московского курса. Сталин делал все, чтобы заслужить благорасположение Гитлера. 4 марта 1933 года правительственные «Известия» писали, что СССР является единственным государством, которое не питает враждебных чувств по отношению к Германии, и «это независимо от формы и характера германского правительства». Парижский «Ле Тан» отмечал, со своей стороны, 8 апреля 1933 года: «В то время как приход Гитлера к власти живо занимал европейское общественное мнение и вызывал всюду обильные комментарии, московские газеты хранили молчание». Сталин пытался купить дружбу победителя, повернувшись спиной к немецкому рабочему классу.

* Эти цитаты взяты из официального советского издания: «Ленин и Сталин о советской конституции», стр. 146, 147. — Л.Т.

Общая картина, таким образом, ясна. В тот период, когда я, согласно позднейшей, ретроспективной версии, занимался организацией сотрудничества с Гитлером, печать Москвы и Коминтерна изображала меня агентом Франции и англосаксонского империализма. В германо-японский лагерь я был перечислен лишь после того, как Гитлер оттолкнул протянутую руку Сталина и заставил его вопреки первоначальным планам и расчетам искать дружбы «западных демократий». Обвинения против меня были и остаются лишь отрицательным дополнением дипломатических поворотов Москвы. Перемены моей политической ориентации происходили каждый раз без малейшего участия с моей стороны. Однако между двумя прямо противоположными и в то же время вполне симметричными версиями клеветы есть серьезная разница. Первая версия, превращавшая меня в агента бывшей Антанты, имела преимущественно литературный характер. Клеветники клеветали, газеты распространяли отраву, но Вышинский еще не выходил из тени. Правда, ГПУ и тогда уже время от времени расстреливало отдельных оппозиционеров, приписывая им то саботаж, то шпионаж (в пользу Англии или Франции!). Но дело шло пока еще о малозаметных лицах, расправа проходила за кулисами, в порядке скромных опытов. Сталин только дрессировал еще своих следователей, судей и палачей. Понадобилось время, чтобы довести бюрократию до такой степени деморализации, а радикальное общественное мнение Европы и Америки — до такой степени унижения, когда стали возможны грандиозные судебные подлоги против троцкистов.

Все этапы этой подготовительной работы можно проследить ныне с документами в руках. Сталин не раз наталкивался на внутренние сопротивления и несколько раз отступал, но каждый раз для того, чтоб придать своей работе более систематический характер. Политическая цель состояла в том, чтобы создать автоматическую гильотину для всякого противника правящей клики: кто не за Сталина, тот наемный агент империализма. Это — грубая схематизация, приправленная личной мстительностью, вполне в духе Сталина. Он, видимо, ни на минуту не сомневался, что «добровольные признания» его жертв убедят весь мир в подлинности обвинений и тем самым раз навсегда решат проблему неприкосновенности тоталитарного режима. Оказалось, не так. Процессы повернулись против Сталина. Причина — не столько в грубости подлога, сколько в том, что тиски бюрократии стали окончательно невыносимы для развития страны. Под напором растущих противоречий Сталину пришлось изо дня в день увеличивать радиус подлогов. Кровавой чистке не видно конца. Пожирая собственные ряды, бюрократия неистово кричит о бдительности. В ее криках слышится подчас вой смертельно раненого животного.

Напомним еще раз, что во главе списка изменников стоят все члены Политбюро эпохи Ленина — за вычетом одного Сталина, — в том числе: бывший руководитель обороны в эпоху гражданской войны; два бывших руководителя Коммунистического Интернационала; бывший председатель Совета народных комиссаров; бывший председатель Совета труда и обороны; бывший глава советских профессиональных союзов. Далее следует ряд членов Центрального комитета и правительства. Фактический руководитель промышленности Пятаков стоял, оказывается, во главе саботажа; заместитель народного комиссара транспорта Лифшиц оказался агентом Японии и организатором железнодорожных крушений; главный страж государственной безопасности Ягода — гангстером и изменником; заместитель народного комиссара по иностранным делам Сокольников — германо-японским агентом, как и главный публицист режима Радек. Мало того: вся головка Красной армии состояла на службе врага. Маршал Тухачевский, которого недавно посылали в Англию и Францию для ознакомления с военной техникой дружественных стран, продавал поведанные ему секреты Гитлеру. Политический руководитель армии Гамарник, член ЦК, оказался предателем. Военные представители Франции, Великобритании и Чехословакии совсем недавно отдавали дань украинским маневрам, которыми руководил Якир. Оказывается, что Якир подготовлял захват Украины Гитлером. Генерал Уборевич, страж западной границы, собирался сдать врагу Белоруссию. Два бывших начальника военной академии, генерал Эйдеман и генерал Корк, заслуженные полководцы гражданской войны, готовили своих воспитанников не для победы, а для поражения Советского Союза. В измене обвинены десятки менее известных, но крайне значительных военачальников. Все эти разрушители, саботажники, шпионы, гангстеры выполняли свою работу не день, не два, а ряд лет. Но если Ягода, Пятаков, Сокольников, Тухачевский и пр. были шпионами, куда годятся Сталин, Ворошилов и другие «вожди»? Какую цену имеют призывы о бдительности, исходящие от Политбюро, которое само обнаружило лишь глупость и слепоту?

Из последней «чистки» режим вышел настолько осрамленным, что органы мировой печати серьезно занялись гаданиями, не впал ли Сталин в безумие. Слишком простое решение вопроса! Сперва считалось, что Сталин оказался победителем, благодаря исключительным качествам своего интеллекта. Когда же рефлексы бюрократии приняли конвульсивный характер, вчерашние почитатели «вождя» начинают спрашивать себя, не сошел ли он с ума. Обе оценки ложны. Сталин не «гениален». В подлинном смысле слова, он даже не умен, если под умом понимать способность охватывать явления в их связи и развитии. Но он и не сумасшедший. Волна термидора подняла его наверх. Он сам поверил, что источник его силы в нем самом. Но каста выскочек, провозгласившая его гением, в короткий срок разложилась и загнила. Стране Октябрьской революции необходим другой политический режим. Положение правящей клики не оставляет более места для разумной политики. «Сумасшествие» не в Сталине, а в исчерпавшем себя режиме. В этом объяснении нет, однако, и тени морального оправдания Сталина. Он сойдет со сцены как наиболее запятнанная фигура в человеческой истории.

* * *

Эта книга писалась в несколько приемов и в разной обстановке. Первоначально она должна была служить ответом на процесс Зиновьева—Каменева (август 1936 г.). Но работа была прервана в самом начале интернированием автора в Норвегии. Вернуться к работе удалось лишь на танкере, пересекавшем Атлантический океан. Но не успел я по приезде в гостеприимную Мексику заняться приведением в порядок своих рукописей, как разразился процесс Пятакова—Радека, который требовал самостоятельного разбора. Одновременно с литературной критикой московских подлогов пришлось заниматься подготовкой материалов для юридического расследования, организованного нью-йоркским «Комитетом защиты Троцкого». Значительная часть моей книги превратилась в речь перед следственной Комиссией, прибывшей в апреле этого года из Нью-Йорка в Мексику для слушания моих объяснений. Наконец, когда я готовился сдать последнюю часть рукописи, из Москвы пришли телеграммы об аресте и расстреле восьми наиболее выдающихся генералов Красной армии. Построение книги отражает, таким образом, ход событий. Прибавлю еще, что, когда писались эти страницы, я десятки раз вынужден был отдавать себе отчет в том, насколько скудна гамма наших чувств и насколько беден наш словарь в сравнении с грандиозностью тех преступлений, которые совершаются ныне в Москве!

Л.Троцкий

Койоакан, 5 июля 1937 г.