Начало конца.
Во всех сферах общественной и политической жизни бюрократия стала орудием ослабления, деморализации и унижения страны. Прежде всего в области хозяйства. Бросаемые направо и налево обвинения в саботаже привели в расстройство весь административный аппарат. Всякое объективное затруднение истолковывается, как личное упущение. Всякое упущение приравнивается, когда нужно, к саботажу. В каждой области и в каждом районе расстрелян свой Пятаков. Инженеры плановых органов, директора трестов и заводов, мастера, все смертельно запуганы. Никто ни за что не хочет нести ответственности. Каждый боится проявить инициативу. В то же время под расстрел можно попасть и за недостаток инициативы. Перенапряжение деспотизма ведет к анархии. Режим демократии нужен советскому хозяйству не меньше, чем доброкачественное сырье или смазочные материалы. Сталинская система управления — не что иное, как универсальный саботаж хозяйства.
Еще хуже, если возможно, обстоит дело в области культуры. Диктатура невежества и лжи душит и отравляет духовную жизнь 170 миллионов. Последние процессы и вся вообще бесчестная по целям и методам чистка окончательно утвердили господство кляузы, подлости, доноса и трусости. Советская школа калечит ребенка не менее радикально, чем католический семинарий, от которого она отличается только меньшей устойчивостью. Сколько-нибудь независимые и одаренные ученые, педагоги, писатели или художники запуганы, затравлены, арестованы, сосланы, если не расстреляны. По всей линии торжествует бездарный негодяй. Он предписывает науке маршрут и диктует искусству правила творчества. Удушливый запах гниения несется от советской прессы.
Может ли быть что-либо более постыдное, чем то безразличие, какое бюрократия проявляет по отношению к международному престижу страны? Представители крупной мировой буржуазии и военные штабы всех стран отдают себе в московских подлогах и подоплеке чистки гораздо более ясный отчет, чем многие рабочие организации, обманутые вождями. Как должны капиталистические авгуры относиться к «социалистическому» правительству, пускающемуся на такие низкопробные авантюры? В Берлине и Токио, во всяком случае, не могут не знать, что обвинение против троцкистов и красных генералов в государственной измене, в интересах германского и японского милитаризма, представляет чистейший вздор. Нет, разумеется, надобности делать себе какие бы то ни было иллюзии насчет морали японского, германского и всех других правительств. Дело идет, ведь не о соревновании в соблюдении десяти заповедей, а об оценке устойчивости советского режима. Из организованных им процессов московское правительство выходит вконец обесчещенным. Враги, как и возможные союзники, оценивают его силу и авторитет несравненно ниже, чем до последней чистки. Эта оценка становится, в свою очередь, важнейшим фактором международных группировок. Тем временем правительство СССР шаг за шагом отступает перед слабейшим из своих противников, Японией. Сопутствующие капитуляциям крикливые статьи и речи никого не обманут. Московская олигархия ведет внутреннюю войну и потому не способна к внешнему отпору. Сдача Амурских островов окончательно развязала руки Японии в отношении Китая. Весьма вероятно, что Литвинову поручено было заранее сказать японским дипломатам: «делайте с Китаем, что хотите, но не трогайте нас, — мы вмешиваться не будем». Правящая клика махнула рукой на все, кроме собственного самосохранения.
Не менее гибельна та отрасль дипломатической работы, которая совершается через аппарат Коминтерна. Англии и Франции никогда не удалось бы самим навязать революционной Испании правительство буржуазной контр-революции, в стиле Негрина. В качестве передаточного механизма, дипломатам Лондона и Парижа понадобился, так называемый, Коммунистический Интернационал. Главная забота Сталина, в борьбе за доверие французской и британской буржуазии, состояла все время в том, чтоб мешать испанским рабочим встать на путь социалистической революции. Помощь Москвы правительству «Народного фронта» обусловливалась требованием более энергичных репрессий против революционеров. Как и следовало ожидать, борьба против рабочих и крестьян в собственном тылу приводила неотвратимо к поражениям на фронте. Против Франко московская клика так же бессильна, как и против Микадо. И подобно тому, как в своей внутренней политике, Сталин нуждается в козлах отпущения за собственные грехи, так и в Испании вызванные реакционной политикой поражения заставили его искать спасения в истреблении революционного авангарда.
Методы амальгамы и подлога, выработанные в Москве, переносятся в готовом виде на почву Барселоны и Мадрида. Вожди ПОУМ'а, которых можно обвинить только в оппортунизме и нерешительности по отношению к сталинской реакции, объявлены внезапно «троцкистами» и, разумеется, союзниками фашизма. Агенты ГПУ в Испании «нашли», написанные ими самими химические письма, в которых связь барселонских революционеров с Франко устанавливается по всем правилам московского подлога. В негодяях для выполнения кровавых поручений недостатка нет. Бывший революционер Антонов-Овсеенко, покаявшийся в 1927 году в своих оппозиционных грехах и смертельно убоявшийся в 1936 году попасть на скамью подсудимых, заявил в «Правде» о полной готовности «собственными руками» душить троцкистов. Этого субъекта немедленно отправили, под маской консула, в Барселону и указали, кого именно душить. Арест Нина по заведомо подложному обвинению, похищение его из тюрьмы и тайное убийство есть дело рук Антонова-Овсеенко. Но инициатива принадлежит, конечно, не ему: такие ответственные предприятия вершатся не иначе, как по прямому поручению «генерального секретаря».
Амальгамы на почве Европы нужны Сталину не только для отвлечения внимания от своей, насквозь реакционной международной политики, но и для подкрепления слишком грубых амальгам на советской почве. Обезображенный труп Нина должен служить доказательством… полета Пятакова в Осло. Дело не ограничивается Испанией. Подготовка давно уже ведется в ряде других стран. В Чехословакии арестован немецкий эмигрант Антон Грилевич, старый и безупречный революционер, по подозрению… в связи с Гестапо. Обвинение сфабриковано, несомненно, ГПУ и в готовом виде предъявлено услужливой чехословацкой полиции. Действительные и мнимые троцкисты подвергаются преследованиям прежде всего в тех странах, которые имели несчастье попасть в зависимость от Москвы: в Испании и Чехословакии. Но это только начало. Пользуясь международными затруднениями, на все готовыми наемниками Коминтерна и, не в последнем счете, ресурсами возросшей золотой промышленности, Сталин надеется добиться применения тех же методов и в других странах. Реакция везде не прочь избавиться от революционеров, особенно если работу подлогов и убийств из-за угла берет на себя иностранное «революционное» правительство, при содействии внутренних «друзей», оплаченных из того же иностранного бюджета.
Сталинизм стал бичом Советского Союза и проказой мирового рабочего движения. В царстве идей сталинизм — ничто. Но зато это грандиозный аппарат, эксплуатирующий динамику величайшей революции и традицию ее героизма и победоносности. Из творческой роли революционного насилия в определенный исторический период Сталин, с отличающей его эмпирической ограниченностью, сделал вывод о всемогуществе насилия вообще. Незаметно для себя он от революционного насилия трудящихся против эксплуататоров перешел к контр-революционному насилию против трудящихся. Так, под старыми именами и формулами совершается работа по ликвидации Октябрьской революции.
Никто, включая и Гитлера, не наносил социализму таких убийственных ударов, как Сталин. Не мудрено: Гитлер атаковал рабочие организации извне, Сталин — изнутри. Гитлер громит марксизм. Сталин не только громит, но и проституирует его. Не осталось ни одного непоруганного принципа, ни одной незапятнанной идеи. Самые имена социализма и коммунизма жестоко скомпрометированы с того времени, как бесконтрольные жандармы, живущие по паспорту «коммунистов», наименовали социализмом свой жандармский режим. Отвратительная профанация! Казарма ГПУ — не тот идеал, за который борется рабочий класс. Социализм означает насквозь прозрачный общественный строй, совпадающий с самоуправлением трудящихся. Режим Сталина основан на заговоре управляющих против управляемых. Социализм означает непрерывный рост общего равенства. Сталин воздвиг систему отвратительных привилегий. Социализм имеет целью всесторонний расцвет личности. Где и когда личность человека была так унижена, как в СССР? Социализм не имел бы никакой цены вне бескорыстных, честных, человечных отношений между людьми. Режим Сталина пропитал общественные и личные отношения ложью, карьеризмом и предательством. Не Сталин, конечно, определяет исторические пути. Мы знаем объективные причины, которые подготовили реакцию в СССР. Но Сталин не случайно оказался на вершине термидорианской волны. Жадным аппетитам новой касты он сумел придать наиболее зловещее выражение. Он не несет ответственности за историю. Но он несет ответственность за себя и за свою роль в истории. Эта роль преступна. Масштабы преступности таковы, что отвращение помножается на ужас.
В самых суровых кодексах человечества не найти достаточной кары для правящей московской клики и, прежде всего, для ее главы. Если, тем не менее, в наших обращениях к советской молодежи, мы не раз поднимали голос предостережения против индивидуального терроризма, который так легко возрождается на русской почве, пропитанной произволом и насилием, то не по моральным, а по политическим соображениям. Акты отчаяния ничего не меняют в системе, а лишь облегчают узурпаторам кровавую расправу над противниками. Даже и под углом зрения «мести» террористические удары не могут дать удовлетворения. Что значит гибель десятка высоких бюрократов по сравнению с числом и объемом совершаемых бюрократией преступлений? Задача состоит в том, чтоб обнажить преступников до конца перед сознанием человечества и сбросить их в мусорную яму истории. На меньшем примириться нельзя.
Правда, советская бюрократия, как и нацистская, надеется на тысячелетнее царство. Режимы падают, по ее убеждению, только вследствие недостаточной решительности репрессий. Секрет прост: если своевременно отрубать каждую критическую голову, то можно увековечить свое господство. В течение известного периода, когда советская бюрократия выполняла относительно прогрессивную работу — в значительной мере ту, которую на Западе выполнила в свое время бюрократия капитала, — на долю Сталина выпали головокружительные успехи. Но этот период оказался очень коротким. Как раз к тому моменту, когда Сталин окончательно проникся убеждением в том, что его «метод» обеспечивает победу над всеми препятствиями, советская бюрократия исчерпала свою миссию и стала загнивать уже в первом поколении. Именно отсюда выросли новейшие обвинения и процессы, которые среднему филистеру казались упавшими с ясного неба.
Укрепил ли Сталин свое господство кровавой чисткой или ослабил? Мировая печать отвечала на этот счет двояко и двойственно. Первая реакция на московские подлоги подсказывала почти всем тот вывод, что режим, вынужденный прибегать к подобным инсценировкам, не может быть долговечным. Но затем наиболее консервативная пресса, симпатии которой всегда обеспечены правящей советской касте в ее борьбе с революцией, совершила поворот. Сталин окончательно расправился с оппозицией, обновил ГПУ, покончил со строптивыми генералами, и все это при молчании народа — ясно: он укрепил свою власть. На первый взгляд каждая из этих двух оценок выглядит убедительно. Но только на первый взгляд.
Социальный и политический смысл чистки ясен: правящий слой извергает из себя всех тех, которые напоминают ему о революционном прошлом, о принципах социализма, о свободе, о равенстве, о братстве, о неразрешенных задачах мировой революции. Зверство расправы свидетельствует о той ненависти, которую привилегированная каста питает к революционерам. В этом смысле чистка повышает однородность правящего слоя и как бы укрепляет позицию Сталина.
Однако, это укрепление имеет по существу мнимый характер. Сам Сталин — как-никак продукт революции. Его ближайшая клика, так называемое Политбюро, состоит из людей достаточно ничтожных, но в большинстве своем связанных в прошлом с большевизмом. Советская аристократия, успешно воспользовавшаяся сталинской кликой для расправы с революционерами, не питает к нынешним вождям ни симпатии, ни уважения. Она хочет полной свободы от всех ограничений большевизма, даже в той его изуродованной форме, которая все еще необходима Сталину для дисциплинирования своей клики. Завтра Сталин станет для правящего слоя обузой.
Неизмеримо важнее, однако, то, что очищение бюрократии от инородных элементов оплачивается ценой все большего разрыва между бюрократией и народом. Не будет преувеличением сказать, что атмосфера советского общества насыщена ненавистью к привилегированным верхам. Сталину придется на каждом шагу убеждаться, что голой решимости к расстрелам недостаточно для спасения пережившего себя режима. Чистки в армии и в ГПУ слишком красноречиво напоминают о том, что самый аппарат насилия тоже состоит из живых людей, подверженных влиянию окружающей среды. Растущая ненависть к бюрократии, как и глухая вражда большинства бюрократии к Сталину, неизбежно разлагают аппарат репрессий, подготовляя тем самым одно из условий крушения режима.
Бонапартистская власть выросла из основного противоречия, между бюрократией и народом, и из дополнительного противоречия, между революционерами и термидорианцами внутри бюрократии. Сталин поднимался, опираясь преимущественно на бюрократию против народа, на термидорианцев против революционеров. Но в известные критические моменты он оказывался вынужден искать поддержки у революционных элементов и, при их помощи, у народа против слишком нетерпеливого наступления привилегированных. Нельзя, однако, опираться на социальное противоречие, которое превращается в пропасть. Отсюда вынужденный переход к термидорианской «монолитности», посредством истребления всех остатков революционного духа и малейших проявлений политической самодеятельности масс. Временно спасая власть Сталина, кровавая чистка окончательно расшатывает социальные и политические основы бонапартизма.
Сталин близок к завершению своей трагической миссии. Чем более ему кажется, что ему никто более не нужен, тем ближе час, когда он сам окажется никому не нужен. Если бюрократии удастся, переделав формы собственности, выделить из себя новый имущий класс, этот последний найдет себе других вождей, не связанных революционным прошлым и — более грамотных. Сталин вряд ли услышит при этом слово благодарности за совершенную работу. Открытая контр-революция расправится с ним, вернее всего, по обвинению в… троцкизме. Сталин станет в этом случае жертвой амальгамы им же установленного образца. Однако, такой путь вовсе не предрешен. Человечество снова вступает в эпоху войн и революций. Не только политические, но и социальные режимы будут валиться, как карточные постройки. Вполне вероятно, что революционные потрясения в Азии и Европе, предупредив свержение сталинской клики капиталистической контр-революцией, подготовят ее падение под ударами трудящихся масс. В этом случае Сталину еще меньше придется рассчитывать на признательность.
Память человечества великодушна, когда суровые меры применяются на службе великим историческим целям. Но история не простит ни одной капли крови, принесенной в жертву новому Молоху произвола и привилегий. Нравственное чувство находит свое высшее удовлетворение в несокрушимой уверенности, что историческое возмездие будет отвечать размерам преступлений. Революция раскроет все тайные шкафы, пересмотрит все процессы, восстановит оклеветанных, поставит памятники жертвам произвола и покроет вечным проклятьем имена палачей. Сталин сойдет со сцены отягченный всеми совершенными им преступлениями, — не только как могильщик революции, но и как самая зловещая фигура человеческой истории.
Конец