2. Австро-Венгрия.

Царизм представляет собою, бесспорно, более жестокую и варварскую государственную организацию, чем дряблый австро-венгерский абсолютизм, смягченный старческой немощью. Но Россия, взятая даже как чисто государственная организация, совершенно не тождественна с царизмом. Уничтожение царизма не означает упразднение России; наоборот, оно означает ее освобождение и укрепление. Разговоры насчет того, что Россию нужно «отбросить в Азию» — эти выкрики перенеслись с начала войны и на страницы кое-каких социал-демократических изданий—основаны на плохом знакомстве с географией и этнографией. Какова бы ни была дальнейшая судьба отдельных частей нынешней России — как Царства Польского, Финляндии, Украины или Бессарабии, — европейская Россия не перестанет от этого существовать как национальная территория многомиллионного народа, который за последнюю четверть столетия сделал огромные завоевания на пути культурного развития. Совсем иное дело — Австро-Венгрия: как государственная организация, она тождественна с Габсбургской монархией, с ней стоит и падает, — подобно тому как европейская Турция была тождественна с военно-феодальной кастой османов и пала вместе с нею. Как династически-принудительный конгломерат центробежных национальных осколков, Австро-Венгрия представляет собою самое реакционное образование в центре Европы. Сохранение ее в результате нынешней европейской катастрофы не только задержит на новые десятилетия развитие придунайских и балканских народов, не только создаст залог повторения общеевропейской войны, но и политически укрепит царизм, сохранив за ним важнейший источник идейного питания. Если германская социал-демократия мирится с разгромом Франции, видя в этом кару за ее союз с царизмом, то следует требовать от нее, чтобы она приложила тот же самый критерий к австро-германскому союзу. Если оценка нынешней войны на страницах английской и французской прессы, как войны за освобождение народов, разбивается о факт союза обеих западных «демократий» с угнетателем народов — царизмом, то таким же, если не большим лицемерием является освободительное знамя, которое немецкая социал-демократия пытается развернуть над гогенцоллернской армией, которая борется не только против царизма и его союзников, но и за сохранение и упрочение габсбургской монархии.

Для Германии Австро-Венгрия есть необходимость, — для правящей Германии, какою мы ее знаем: для страны милитаризма, полицейщины, «крепкой» монархии и диктатуры юнкерства. Толкнув Францию в объятия царизма захватом Эльзас-Лотарингии, систематически обостряя отношения с Англией быстрым ростом морских вооружений, правящая юнкерская каста вынуждена была искать опоры в австро-венгерской монархии, как во вспомогательном резервуаре военной силы против врагов с Запада и Востока. Миссия Габсбургов, с германской точки зрения, состояла в том, чтобы к услугам юнкерски-милитаристической немецкой политики ставить вспомогательные венгерские, польские, румынские, чешские, русинские, сербские и итальянские корпуса. Правящая Германия охотно мирилась с тем, что 10-12 миллионов австрийских немцев оставались оторванными от своей национальной метрополии, — ведь эти 12 миллионов составляли тот государственный стержень, вокруг которого Габсбурги объединяли свыше 40 миллионов душ не-немецкого населения. Демократическая федерация самостоятельных придунайских народов сделала бы их недоступными для германского милитаризма. Только военно-принудительная монархическая организация Австро-Венгрии делает ее пригодной для союза с юнкерской Германией. Необходимым условием этого союза, освященного «нибелунговой верностью» династий, является постоянная боевая готовность Австро-Венгрии, которая может поддерживаться только путем механического подавления центробежных национальных тенденций. Для Австро-Венгрии, которая по всем своим границам окружена теми же национальностями, какие входят в ее состав, внешняя политика теснейшим и непосредственным образом связана с внутренней. Для того, чтобы удержать 7 миллионов сербов и югославян в рамках своей государственно-военной организации, Австро-Венгрия должна раздавить очаг политического притяжения для них — самостоятельное королевство Сербию. Австрийский ультиматум Сербии был решающим шагом на этом пути. «Австрия сделала этот шаг по требованию необходимости», — пишет Э. Бернштейн в «Sozialistische Monatshefte» (16-я тетрадь), — и это совершенно верно, если политические события оценивать под углом зрения династической необходимости. Защищать габсбургскую политику по отношению к Сербии ссылками на «низкий моральный уровень» белградских властителей значит сознательно закрывать глаза на тот факт, что Габсбурги могли; мириться с Сербией только тогда, когда во главе ее стояла австрийская агентура в лице Милана, — самое низкопробное правительство, какое когда-либо знала история злосчастного Балканского полуострова. Если сведение счетов с Сербией пришло так поздно, та только потому, что забота о самосохранении недостаточно агрессивна в старческом организме монархии. После смерти эрцгерцога, опоры и надежды австрийской военной партии и Берлина, на помощь «требованию необходимости» пришел энергичный толчок со стороны берлинского союзника, который неумолимо потребовал демонстрации твердости и силы. Австрийский ультиматум Сербии был не только предварительно одобрен, но, по всем данным, властно внушен правящей Германией. Об этом достаточно выразительна говорится в той самой Белой книге, которую профессиональные и непрофессиональные дипломаты пытались изобразить, как великую хартию гогенцоллернского миролюбия. Охарактеризовав цели великосербской пропаганды и балканские махинации царизма,. Белая книга говорит:

«При этих условиях Австрия должна была сказать себе, что дальнейшее бездействие перед лицом этих интриг по ту сторону границы несовместимо как с достоинством, так и с самосохранением монархии. Императорское и королевское правительство сообщило нам этот свой взгляд и просило нас высказать наше мнение. От всего сердца выразили мы наше согласие с нашим; союзником и заверили его, что всякий шаг с его стороны, необходимый, по его мнению, для подавления движения в Сербии, направленного против монархии, встретит наше одобрение. При этом мы вполне сознавали, что военное выступление Австро-Венгрии против Сербии может вызвать выступление России и тем самым вовлечь нас в войну, согласно нашему союзническому долгу. Но в сознании жизненных интересов Австро-Венгрии, стоявших на карте, мы не могли ни говорить нашему союзнику о несовместимой с ега достоинством уступчивости, ни отказать ему в эту тяжелую минуту в нашей поддержке. Мы тем более не могли этого сделать, что продолжение поджигательной работы сербов угрожало и нашим интересам. Если бы сербам было позволено и впредь подтачивать, с помощью России и Франции, существование соседней монархии, то это привело бы к постепенному крушению Австрии и к подчинению всего славянства русскому скипетру, что сделало бы невозможным положение германской расы в средней Европе. Морально ослабленная Австрия, подорванная наступлением русского панславизма, не была бы для нас более союзником, на которого мы могли бы рассчитывать и полагаться; между тем такой союзник нам необходим ввиду все более и более угрожающего поведения наших восточных и западных соседей. Мы предоставили поэтому Австрии полную свободу в ее выступлении против Сербии».

Отношение правящей Германии к а встро-сербскому конфликту очерчено здесь с полной ясностью. Германия не только была заранее осведомлена австрийским правительством об его планах, она не только примирилась с ними, она не просто приняла на себя вытекавшие из этих планов последствия «союзнической верности», — нет, она сама считала натиск Австрии спасительным и необходимым и фактически делала балканское наступление Австро-Венгрии условием дальнейшего сохранения союза. Иначе «Австрия не была бы для нас более союзником, на которого мы могли бы рассчитывать».

Это положение вещей и таящиеся в нем опасности были совершенно ясны германским марксистам. 29 июня, через день после убийства австрийского эрцгерцога, «Форвертс» писал:

«Неумелая политика слишком тесно связала судьбы нашего народа с Австрией. Союз с Австрией положен нашими правителями в основу всей внешней политики. Но все больше выясняется, что он служит для нас не источником укрепления, а источником слабости. Австрийская проблема все грознее становится опасностью для мира Европы».

Месяц спустя, когда опасность уже угрожала превратиться в страшную действительность войны, 28-го июля, центральный орган германской социал-демократии писал не менее определенно:

«Каково должно быть отношение германского пролетариата к такому бессмысленному пароксизму?» и отвечал: «Он, конечно, ни в малейшей степени не заинтересован в сохранении австрийского хаоса народов»

Наоборот: демократическая Германия заинтересована не в сохранении, а в распадении Австро-Венгрии. Последнее увеличило бы Германию на 12 миллионов культурного населения, с таким первоклассным центром, как Вена. Италия достигла бы национального завершения и перестала бы играть роль того неучитываемого фактора, каким она все время оставалась в составе тройственного союза. Самостоятельная Польша, Венгрия, Богемия и балканская федерация с десятимиллионной Румынией на русской границе представляли бы могущественный заслон против царизма. А главное, демократическая Германия, могущественная страна с 75-миллионным немецким населением — без Гогенцоллерна и правящего юнкерства — могла бы без труда прийти к соглашению с французским: и английским народами, изолировав царизм, обессилив его и во внешней и во внутренней политике. Направленная на достижение этих целей политика была бы действительно освободительной — по отношению к народам России, как и к народам Австрии. Но такая. политика требует одной существенной предпосылки: немецкий народ, вместо того, чтобы поручать Гогенцоллерну освобождать других, должен сам освободиться от Гогенцоллерна*.

* В тексте имеется в виду такая революция, которая не только прогонит Гогенцоллерна, но и разрушит социальные основы гогенцоллернского режима. Такой революции в Германии, разумеется, еще не было.

IV. 1922. Л. Т.

Поведение германской и австро-венгерской социал-демократии в эту войну оказалось, однако, в вопиющем противоречии. с такими целями. В настоящий момент она целиком исходит из необходимости сохранения и укрепления габсбургской монархии в интересах Германии или «немецкой нации». Именно под этим антидемократическим углом зрения, вызывающим краску жгучего стыда у всякого интернационально-мыслящего социалиста, формулирует венская «Арбейтер-Цейтунг» исторический смысл настоящей войны, которая есть прежде всего поход против «германского духа».

«Правильно ли действовала дипломатия, было ли неизбежно все, что произошло, это пусть решают грядущие поколения. Но сейчас поставлен на карту немецкий народ, и тут не может быть места колебаниям и сомнениям! Немецкий народ един в своем железном, непреклонном решении не дать надеть себе ярмо на шею, и ни смерть, ни дьявол не сумеют…» и т.д. и т.д.

(«Винер Арбейтер-Цейтунг», от 5 августа).

Щадя политический и литературный вкус читателя, мы не продолжаем цитаты.

Здесь ничего не говорится об освободительной миссии по отношению к другим народам, — задачей войны поставлено охранение и обеспечение «немецкого человечества». Защита немецкой культуры, немецкой земли и немецкого человечества объявляется здесь задачей не только немецкой, но и австро-венгерской армии. Сербы должны сражаться против сербов, поляки против поляков, украинцы против украинцев — во имя «немецкого человечества»; 40 миллионов не-немецкого населения Австро-Венгрии рассматриваются попросту, как исторический навоз для удобрения полей немецкой культуры. Что это не точка зрения интернационального социализма, это доказывать не приходится. Но тут отсутствует даже элементарная национально-демократическая опрятность. Австро-венгерский генеральный штаб в своем сообщении от 18 сентября разъяснил человечеству, что «все народы нашей досточтимой монархии должны, как гласит наша солдатская присяга, единодушно итти, соперничая в храбрости, против каждого врага, кто бы он ни был»… Венская «Арбейтер-Цейтунг» целиком усвоила себе эту габсбургско-гогенцоллернскую точку зрения на Австро-Венгрию, как на национально-безличный военный резервуар, — так милитаристическая Франция смотрит на сингалезов и марокканцев, Англия — на индусов! И если принять во внимание,, что этот взгляд не является чем-то новым для немецкой социал-демократии Австрии, нам яснее станет главная причина того, почему австрийская социал-демократия так печально разбилась на национальные группы, сведя на-нет свое политическое значение.

В разложении австрийской социал-демократии на враждебные национальные группы нашла одно из своих выражений объективная: несостоятельность Австрии, как государственной организации. Вместе с тем, поведение австро-немецкой социал-демократии свидетельствует, что она сама стала печальной жертвой этой несостоятельности, идейно капитулировав перед нею. Оказавшись бессильной связать разноплеменный пролетариат Австрии принципами интернационализма и окончательно отказавшись от этой задачи,, австро-немецкая социал-демократия не ликвидирует той государственной «идеи», которую Реннер, социалистический адвокат придунайской монархии, пытался утвердить, как незыблемую «идею» Австро-Венгрии, но подчиняет эту Австро-Венгрию и в том числе свою собственную политику — «идее» прусско-юнкерского национализма. Полное принципиальное падение говорит нам неслыханным языком со страниц «Винер Арбейтер-Цейтунг» за время, нынешней войны. Если, однако, внимательнее вслушаться в музыку истерического национализма, то нельзя не услышать в ней более серьезного голоса, — голоса истории, которая говорит нам, что путь политического прогресса для Средней и Юго-Восточной Европы идет чрез разрушение австро-венгерской монархии*.

* Примечание к настоящему изданию. Незачем и говорить, что упразднение Австро-Венгрии оружием Антанты нисколько не приблизило нас к разрешению вопроса о хозяйственном и культурном сожительстве и сотрудничестве народов Средней и Юго-Восточной Европы. Узлы затянуты здесь безнадежнее, чем когда бы то ни было. Только меч пролетарской революции может разрубить их. — Л.Т. 1922 г.