Еще раз о пацифизме и революции.
(Ответ Бертрану Расселу*)
* Статья Рассела «Троцкий за наши погрешности» появилась в газете британской Независимой Рабочей партии: «The New Leader», February 26, 1926: Trotsky for Our Sins by Bertrand Russell. Статья включена в Приложения. — /И-R/
Большинство британских критиков моей книги главный порок её видят в том, что автор — не англичанин и, следовательно, неспособен понять английскую психологию, английские традиции и пр. Нужно, однако, сказать, что чем больше английские фабианцы настаивают на этом доводе, тем меньше они сами кажутся англичанами: в конце концов, они прибавляют очень мало к тем доводам, каких мы немало наслышались от русских меньшевиков, а раньше — от народников.
Сейчас, когда мы победили, английские и вообще европейские социалисты, склонны разрешить нам оставаться самими собой — в соответствии с особенностями нашей страны и национальной культуры. Этим путем они хотят в сущности восстановить идейную изгородь по тем самым границам, где Ллойд-Джордж, Черчилль, Клемансо и др. пытались установить материальную колючую проволоку блокады. «Может быть, для русских это и хорошо, — примирительно заявляют «левые», — но пусть русские со своим опытом и своими выводами не смеют переступать русских границ». Особенности английского национального характера привлекаются в качестве философского обоснования теории большевистского «невмешательства».
Фабианские и иные критики не знают, что всем нашим прошлым мы прекрасно закалены против доводов такого порядка. Ирония ведь в том, что если фабианцы согласны ныне, т.-е. после нашей победы, признать большевизм, т.-е. марксизм в действии, соответствующим национальным особенностям России, то старая русская традиционная идеология, притом не только правительственная, но и оппозиционная, — неизменно считала марксизм порождением западной культуры и провозглашала полную его несовместимость с особенностями русского национального развития. Еще на памяти моего поколения подавляющее большинство русской печати объявляло русских марксистов идейными иностранцами, которые тщетно пытаются перенести на русскую почву исторический опыт Англии. Нам по каждому поводу напоминали, что Маркс создал свою теорию экономического развития в Британском Музее, наблюдая английский капитализм и его противоречия. Могли ли уроки британского капитализма иметь значение для России, с её величайшими «особенностями», с её преобладающим крестьянским населением, с её патриархальными традициями, с её общиной или с её православием? — Так говорили русские реакционеры и русские народники, с необходимыми вариантами вправо и влево. Не только до войны и во время войны, но и после Февральской революции 1917 года, когда мистер Гендерсон приезжал уговаривать русских рабочих» продолжать войну против Германии, вряд ли был на свете хоть один «социалист», правый или левый, который считал бы, что большевизм отвечает национальным особенностям России. Нет, тогда нас, в лучшем случае, считали маньяками. Наши собственные фабианцы, русские меньшевики и так называемые социалисты-революционеры, приводили против нас все те доводы, которые мы сегодня слышим от Ленсбери, Брельсфорда, Рассела и их более правых коллег в качестве откровений истинно-британской философии. В конце концов, ссылка на национальные особенности есть последнее орудие каждой идейной реакции, обороняющейся от революционных запросов времени. Этим мы вовсе не хотим сказать, будто национальных особенностей не существует, или будто они несущественны. Отложения прошлого в учреждениях и нравах представляют собою большую консервативную силу. Но решают, в последнем счете, живые силы настоящего. Положение английской угольной промышленности на мировом рынке нельзя исправить никакими ссылками на национальные традиции. Между тем, роль угольной промышленности в судьбах Великобритании неизмеримо важнее, чем все приемы и обрядности парламентаризма. Палата общин опирается на уголь, а не наоборот. Консерватизм английских форм собственности и способов производства представляет собою такую национальную «особенность», которая способна лишь углубить социальный кризис со всеми вытекающими из него революционными противоречиями.
Мистер Бертран Рассел, философ в математике, математик в философии, аристократ в демократии и дилетант в социализме, счел долгом приложить и свою руку, не в первый уже раз, к разрушению тлетворных идей, исходящих из Москвы и враждебных англо-саксонскому духу.
В вопросе религии Рассел делает шаг вперед от Брельсфорда. Он признает, что в настоящих условиях каждая организованная религия, т.-е. церковь, должна стать реакционной силой (это не мешает Расселу оставлять лазейку и в этом вопросе; личная религия — это-де другое дело). Рассел одобряет наши доводы насчет того, что даже самый экономный король не может стать составной частью социалистического общества. Рассел отказывается считать парламентский путь обеспеченным путем к социализму. Но все эти признания, как и некоторые другие, делаются Расселом только для того, чтобы тем ярче обнаружить антиреволюционный характер его мышления на вопросе о путях английского рабочей класса. Рассел объявляет пролетарскую революцию» в Британии не только опасной, но и гибельной. Англия слишком зависима от заокеанских стран и прежде всего от Соединенных Штатов Северной Америки. Отрезанные блокадой от внешнего мира, британские острова смогут прокормить не более двадцати миллионов населения.
«В этих условиях, — иронизирует Рассел, — симпатии Троцкого не доставят нам большого комфорта. Никакой энтузиазм не поможет, пока Советская Россия не выставит в Атлантическом океане флота, более сильного, чем Америка».
Эти стратегические соображения очень интересны в устах пацифиста. Мы узнаем, во-первых, что судьба британского пацифизма, поскольку он пытается связать себя с рабочим классом, зависит от силы американского флота. Мы узнаем, во-вторых, что было бы недурно, если бы британский пацифизм мог быть огражден от врагов советским флотом надлежащей силы. От идейного сочувствия, не подкрепленного достаточным количеством снарядов и мин, — почтенный идеалист презрительно отмахивается. Тут он, однако, явно хватает через край.
Симпатии самого Рассела к Октябрьской революции (очень, впрочем, похожие на антипатии) не доставили нам в течение истекших годов никакого «комфорта». Но симпатии английских и вообще европейских рабочих масс спасли нас. Конечно, Черчилль причинил нам то зло, на какое способен. Чемберлен делает все, что может. Но мы были бы давно раздавлены, если бы господствующие классы Великобритании и Европы не боялись двинуть против нас свои вооруженные силы. Конечно, эта гарантия не абсолютна. Но она — наряду с антагонизмами капиталистических государств — оказалась достаточной, чтобы охранить нас от интервенций крупного масштаба в наиболее критические первые годы. А между тем и до Октября, и после Октября наши собственные Расселы уверяли нас, что мы будем раздавлены либо войсками Гогенцоллерна, либо войсками Антанты.
Нам говорили, что русский пролетариат, как наиболее отсталый и малочисленный, мог бы взять в свои руки власть лишь в случае победы мировой революции. Ссылки на международную революцию, как на предварительное условие для ниспровержения буржуазного господства в собственной стране, представляют собою лишь замаскированный отказ от революции. Ибо что такое международная революция? Это — цепь — и притом не непрерывная — национальных революций, из которых каждая питает другие своими успехами и терпит, в свою очередь, от их неудач. В 1923 году, когда революционная ситуация в Германии достигла высшей остроты, левые социал-демократы, в борьбе против коммунистов, ссылались на опасность военной интервенции со стороны Франции и Польши. Немецкие левые меньшевики вполне готовы были бы, по крайней мере на словах, захватить власть в Германии при условии предварительной победы пролетариата во Франции. Эта меньшевистская агитация была одним из элементов, парализовавших революционную активность германского рабочего класса. В случае решительного обострения политической обстановки во Франции, — а дело к этому идет, — французские социалисты будут несомненно пугать французских рабочих опасностью германского реванша, с одной стороны, блокады британского флота, с другой. Но кто же смеет сомневаться в том, что Леон Блюм, Жан Лонге и прочие герои, согласились бы на завоевание власти при условии предварительной и притом полной победы рабочего класса в Германии и Великобритании! Социалисты мелких государств считают вдвойне невозможным начинать революцию у себя, пока буржуазия сохраняет власть в великих государствах. Дрессированные тюлени в цирке перебрасывают друг другу горящий факел с таким же, примерно, искусством, с каким меньшевики разных стран перебрасывают друг другу право революционной инициативы.
Пацифист Рассел считает невозможным приступить к перевороту в Англии, до тех пор пока Соединенные Штаты сохраняют могущественный флот. Было бы, конечно, недурно, если бы американский пролетариат уже в ближайшее время захватил в свои руки власть, а вместе с ней и военный флот. Но не скажут ли нам американские Расселы, что пролетарской власти в Соединенных Штатах грозили бы неизбежно объединенные флоты Великобритании и Японии? Правда, этим доводом можно было бы пренебречь, если бы пролетарская революция действительно стояла на очереди в Соединенных Штатах. К сожалению, этого еще нет. Великобритания по всей обстановке неизмеримо ближе к революции, чем Северная Америка. Нужно, следовательно, считаться с тем, что борьба пролетариата за власть в Англии произойдет при еще непотрясенном господстве американской буржуазии. Как же быть? Рассел указывает — правда, скорее иронически — выход из положения: он предлагает Советскому Союзу создать военный флот, способный обеспечить свободные подступы к пролетарской Британии. К сожалению, бедность нашей страны и её техническая отсталость не позволяют нам пока что выполнить эту программу. Конечно, было бы выгоднее, проще, экономнее, если бы пролетарская революция началась в Соединенных Штатах и через Англию протянулась бы с Запада на Восток по Европе и Азии. Но реальный ход развития не таков: мировая цепь капиталистического господства рвется, как и всякая цепь, со своих слабейших звеньев. После царской России ближе всего к пролетарской революции подходили Австро-Венгрия, Германия и Италия. Для Франции и Англии расплата за войну только еще впереди. Европа в целом неизмеримо ближе к революционному перевороту, чем Соединенные Штаты. С этим приходится считаться.
Конечно, положение блокированной Британии было бы, ввиду её жизненной зависимости от импорта и экспорта, более тяжелым, чем положение любой другой европейской страны. Однако, и ресурсы революционной Британии в борьбе с трудностями были бы также чрезвычайно велики.
Ссылаясь на американский флот, Рассел почему-то забывает о великобританском флоте. В чьих он будет руках? Если в руках буржуазии, то ближайшая и более острая опасность будет грозить пролетарской революции не со стороны американского, а со стороны британского флота. Если же этот последний окажется в руках пролетариата, то положение сразу станет неизмеримо более благоприятным, чем его рисует Рассел. Об этом немаловажном вопросе у нашего критика ни слова. На этом приходится остановиться несколько подробнее.
Величайшие особенности в развитии Британии определяются её островным положением. Роль британского флота в судьбах страны наиболее ярко выражает эти особенности. Между тем, британские социалисты, упрекающие нас в незнании или в непонимании скрытых или невесомых особенностей британского духа, сплошь забывают, при обсуждении вопроса о пролетарской революции, такую весьма весомую величину, как британский флот. Рассел, иронически призывающий на помощь советский флот, ничего не говорит о том флоте, который продолжал укрепляться легкими крейсерами, когда партия Макдональда, Брельсфорда и Ленсбери стояла у власти.
Дело идет о завоевании власти в стране, где пролетариат составляет подавляющее большинство населения. Политической предпосылкой успеха должно явиться стремление самого пролетариата овладеть властью во что бы то ни стало, т.-е. ценою любых жертв. Объединить в этом стремлении рабочие массы способна только революционная партия. Второй предпосылкой успеха является ясное понимание путей и методов борьбы. Только освобожденная от пацифистской катаракты на глазах рабочая партия сама увидит и объяснит пролетариату, что действительный переход власти из рук одного класса в руки другого в неизмеримо большей степени зависит от британской армии и британского флота, чем от парламента. Борьба пролетариата за власть должна быть поэтому его борьбой за флот. Нужно, чтобы моряки — конечно, не адмиралы, а кочегары, рабочие-электротехники, матросы — научились понимать задачи и цели рабочего класса. Нужно найти к ним дорогу через все препятствия. Только систематической, упорной, настойчивой подготовительной работой можно создать такое положение, при котором буржуазия в борьбе против пролетариата не сможет опереться на флот. А без этого условия бессмысленно говорить о победе.
Нельзя, конечно, представлять себе дело так, что уже в первый период революции флот целиком, и притом в полном боевом порядке, перейдет на сторону пролетариата. Без глубоких внутренних потрясений в самом флоте дело не обойдется. Об этом свидетельствует история всех революций. Потрясения во флоте, связанные с радикальным обновлением командного состава, означают неизбежно общее ослабление флота на сравнительно длительный период. На это опять-таки нельзя закрывать глаза. Но период кризиса и внутреннего ослабления флота будет пройден тем быстрее, чем решительнее будет руководящая партия пролетариата, чем больше у неё будет связей во флоте уже в подготовительный период, чем смелее она будет в период борьбы, чем яснее она покажет всем угнетенным, что она способна захватить власть и удержать ее. Пацифизм лишь в очень незначительной степени задевает военную машину господствующего класса. Об этом лучше всего свидетельствует мужественный, но достаточно бесплодный опыт самого Рассела во время войны. Дело ограничилось тем, что несколько тысяч молодых людей, ссылавшихся на свою «совесть», попали в тюрьму. В старой царской, армии сектанты и, в частности, последователи Толстого нередко подвергались преследованиям за такого рода пассивный анти-милитаризм. Но не они решили задачу низвержения царизма. И в Англии они не помешали и не могли помешать довести войну до конца. Пацифизм обращается лицом не столько к военной организации буржуазного государства, сколько к рабочим массам. Здесь его влияние поистине тлетворно. Он парализует волю тех, кто и без того не страдает избытком ее. Он проповедует вред вооружения тем, которые и без того разоружены и являются жертвами классового насилия. В нынешних условиях британской жизни, когда проблема власти ставится ребром, пацифизм Рассела реакционен насквозь.
Не так давно Ленсбери, как сообщали газеты, заклинал британских солдат не стрелять в стачечников. Тысячи присутствовавших на собрании рабочих и работниц подняли руки в знак солидарности с этим призывом, который, правда, плохо мирится с политикой Макдональда, но зато представляет известный шаг на пути революции. Нужно быть очень уж наивным, чтобы думать, будто призыв Ленсбери открывает возможность мирного, бескровного, пацифистского разрешения вопроса о власти. Наоборот, этот призыв, поскольку он проложит себе дорогу в жизни, развернет из себя неизбежно самые острые военные столкновения. Нельзя ведь думать, что все солдаты, все моряки одновременно откажутся стрелять в рабочих. На самом деле, революция вгонит клин в армию и флот, трещина пройдет через каждую роту, через экипаж каждого военного корабля. Этот солдат уже твердо решился не стрелять, хотя бы ему самому это стоило жизни. Другой колеблется. Третий готов стрелять в того, кто отказывается стрелять. Больше всего в первый период таких, которые колеблются. Как это было у нас в 1905 и в 1917 годах? Солдат или матрос, проявлявший на деле свою солидарность с рабочими, попадал под огонь офицера. На следующем этапе офицер попадает под огонь солдат, увлеченных героическим примером более передовых товарищей. Такие конфликты расширяются. Полк, в котором господствуют революционные элементы, противостоит полку, где еще сохранил власть старый командный состав. Тем временем, опираясь на революционные полки, вооружаются рабочие. Во флоте дело идет не иначе. Мы бы очень советовали Расселу и его единомышленникам посмотреть фильм советского производства «Броненосец Потемкин», который с достаточной наглядностью показывает механику революции внутри вооруженной человеческой массы. Еще важнее было бы показать этот фильм британским рабочим и морякам. Будем надеяться, что рабочая партия сделает это, когда придет к власти.
Наследственные буржуазные ханжи и цивилизованные людоеды будут, конечно, с величайшим возмущением говорить о том, что мы стремимся восстановить брата на брата, солдата на офицера и пр. Пацифисты будут им вторить. Они не преминут еще напомнить, что мы все видим в кровавом свете, потому что знаем особенностей Великобритании и недооцениваем благотворного влияния христианской морали на морское офицерство, полисменов и Джойнсона Хикса. Но это нас остановить не может. Революционная политика прежде всего требует глядеть открыто в лицо фактам, чтобы предугадать линию их дальнейшего развития. Филистерам революционная политика представляется фантастической только потому, что она предвидит послезавтрашний день, тогда как они не смеют задуматься о завтрашнем.
В условиях, когда национальный организм в целом может быть спасен не консервативной терапией, а хирургическим вмешательством, удаляющим негодный орган — переживший себя класс, — пацифистские проповеди вытекают, по существу, из себялюбивого индифферентизма. Высшее «милосердие» требует в таких условиях высшей решимости, чтобы сократить сроки и уменьшить муки. У американской буржуазии будет тем меньше искушений вмешаться в борьбу, чем решительнее английский пролетариат наложит свою руку на все средства и орудия британской буржуазии. Американский флот будет иметь тем меньше возможности сокрушить пролетарскую власть в Британии, чем скорее и полнее эта последняя подчинит себе британский флот. Этим мы вовсе не хотим сказать, что военная интервенция заокеанской республики исключена. Наоборот, она очень вероятна, а в известных пределах прямо-таки неизбежна. Но результаты этого вмешательства зависят в огромной степени от нашей собственной политики до революции и во время ее.
Для всесторонней блокады британских островов и, прежде всего, для их изоляции от европейского континента не последнее значение будет иметь поведение военного флота Франции. Сможет ли французская буржуазия направить свои корабли против пролетарской революции в Англии? На этот счет у нас есть уже некоторый опыт. В 1918 году Мильеран направил в Черном море французские военные суда против портов Советской Республики. Результат известен. Крейсер «Вальдек Руссо» поднял знамя мятежа. У англичан на русском Севере тоже не все шло благополучно. Революция очень заразительна. А военные матросы больше, чем кто-либо, восприимчивы к революционной заразе. В то время когда французские моряки Марти и Бадина подняли восстание, не желая выступать против пролетарской революции в России, Франция казалась на верху могущества. Ныне и для неё началась эпоха расплаты за войну не в меньшей степени, чем для Англии. Думать, что даже в том случае, когда в Англии за бортом окажутся монархия, лендлорды, банкиры и фабриканты, французская буржуазия сохранит возможность играть роль жандарма в Атлантическом океане или хотя бы только в Ламанше, значит обнаружить чудовищный оптимизм за счет буржуазии и позорный пессимизм за счет пролетариата. Британия т.-е. её буржуазия, недаром была владычицей морей. Британская революция пустит вокруг себя большие круги по всем океанам. Первым её результатом будет потрясение дисциплины всех военных флотов. Кто знает, не придется ли в этих условиях американскому командованию отказаться от мысли о тесной военно-морской блокаде, оттянув назад свои корабли, подальше от европейской заразы.
Наконец, и в самой Америке флот не есть последняя инстанция. Капиталистический режим в Соединенных Штатах могущественнее, чем где бы то ни было. Мы не хуже Рассела знаем контр-революционный характер Американской Федерации Труда, о которой он нам напоминает. Как буржуазия Соединенных Штатов подняла на небывалую высоту могущество капитала, так Американская Федерация Труда довела до последнего предела методы соглашательства. Но это вовсе не значит, что американская буржуазия всемогуща. Она неизмеримо сильнее против европейской буржуазии, чем против европейского пролетариата. Под крышкой американской рабочей аристократии, самой привилегированной из всех рабочих аристократий мира, дремлют и бродят революционные инстинкты и настроения разноплеменных рабочих масс Северной Америки. Революция в англо-саксонской стране по ту сторону Атлантики скажется на пролетариате Соединенных Штатов сильнее, чем какая бы то ни было другая революция. Это еще не значит, что господство американской буржуазии будет опрокинуто на другой день после завоевания власти британским пролетариатом. Понадобится ряд серьезных экономических, военных и политических потрясений, прежде чем будет опрокинуто царство доллара. Сама американская буржуазия подготовляет теперь эти потрясения, вкладывая свои капиталы во всем мире и тем связывая свое господство с европейским хаосом и пороховыми погребами Востока. Но революция в Англии неизбежно пробудит могущественный отголосок по ту сторону большой воды — и на бирже Нью-Йорка и в рабочих кварталах Чикаго. В самочувствии буржуазии и пролетариата Соединенных Штатов сразу произойдет перемена: буржуазия почувствует себя слабее, рабочий класс — сильнее. А самочувствие классов есть важнейший составной элемент так называемого соотношения сил. Это опять-таки не значит, что американские банкиры и трестовики не смогут сделать при помощи своего флота попытки экономически удушить революцию британского пролетариата. Но такая попытка будет сама по себе означать дальнейшее потрясение внутреннего режима Соединенных Штатов. Наконец, в самом сердце каждого американского военного корабля, в его машинном отделении, скажутся не только революционные события в Великобритании, но и вызванные ими новые настроения в пролетариате Соединенных Штатов. Все вместе означает не то, что пролетарская революция в Англии не связана с трудностями и опасностями. Наоборот, и те и другие колоссальны. Но они — на обеих сторонах. В этом собственно и состоит сущность революции. Чем больше место, занимаемое данной нацией в мире, тем грандиознее те силы действия и противодействия, которые революция пробуждает и развертывает. Наши «симпатии» могут в этих условиях оказаться кое на что пригодны.
Революции не делаются в порядке наиболее выгодной очередности. Революции вообще не делаются по произволу. Если бы можно было рационалистически наметить революционный маршрут, то можно было бы, вероятно, и вовсе избегнуть революции. Но в том-то и дело, что революция является выражением невозможности рационалистическими методами перестроить классовое общество. Логические аргументы, хотя бы и доведенные Расселом до степени математических формул, бессильны против материальных интересов. Господствующие классы скорее обрекут гибели всю цивилизацию, вместе с математикой, чем откажутся от привилегий. В борьбе между углекопами и угольными магнатами Великобритании уже заложена целиком грядущая революция, — как в зерне заложены будущие стебель и колос. Иррациональные факторы человеческой истории грубее всего действуют через классовые противоречия. Через эти иррациональные факторы нельзя перескочить. Как математика, оперируя с иррациональными величинами, приходит к совершенно реалистическим выводам, так и политика может рационализировать, т.-е. привести в разумный порядок, общественный строй, лишь ясно учтя иррациональные противоречия общества, чтобы окончательно преодолеть их, — не в обход революции, а через её посредство.
В сущности, мы могли бы закончить на этом. Возражения Рассела дали нам возможность рассмотреть дополнительно те стороны вопроса, которые наша брошюра оставила в тени. Но будет, может быть, нелишним остановиться на последнем и самом сильном доводе критика-пацифиста. Рассел заявляет, что наше отношение к британской революции продиктовано… нашим русским патриотизмом. Он говорит:
«Я прихожу в ужас от того, что Троцкий, подобно всем нам, является патриотом, когда дело доходит до конца (to the pinch): коммунистическая революция в Англии была бы выгодна России; поэтому он советует ее, не рассмотревши беспристрастно, будет ли она выгодна нам».
Этот довод имеет все преимущества, кроме новизны. Пресса Чемберлена и Хикса — с наибольшей яростью этим занята «Morning Post» — давно уже доказывает, что международное коммунистическое движение служит целям советского империализма, который, в свою очередь, продолжает традиции царской политики. Такого рода обвинения начались с того времени, когда буржуазия убедилась, что наша партия взяла власть серьезно и не собирается уходить. В период, предшествовавший захвату власти и непосредственно следовавший за ним, обвинения имели, как известно, прямо противоположный характер. Большевиков обвиняли в том, что им чужды национальные чувства и патриотические соображения, и что вожди их проводят в отношении России политику Гогенцоллерна. Это было совсем не так уж давно. Артур Гендерсон, Эмиль Вандервельде, Альбер Тома и др. приезжали в Россию убеждать русских рабочих в том, что большевики готовы предать основные интересы России в угоду своим интернациональным химерам (или, по другому варианту, за золото немецкого кайзера). Опять-таки, ярче и крепче всего эту тему развивала «Morning Post». Точно так же, как Рассел обвиняет нас теперь в готовности довести население Великобритании до двадцати миллионов в угоду советскому империализму, девять лет тому назад нас обвиняли в бездушной готовности уменьшить вдвое и втрое население России во имя наших анти-национальных целей. Наша партия, как известно, стояла на той точке зрения, что поражение царской России в войне будет выгодно как для русского, так и для международного рабочего класса. Социалистические лакеи Антанты не могли нас сдвинуть с этой позиции. В эпоху Брест-Литовского мира обвинения в анти-национальной политике (по другой версии — в сотрудничестве с Гогенцоллерном) достигли бешеного напряжения. Тем не менее, наша партия не дала вовлечь себя в войну в интересах американского капитала. Гогенцоллернский режим пал, и в падении его Октябрьская революция сыграла не меньшую роль, чем оружие Антанты. На первое место выдвинулся антагонизм Советской Республики с правительствами победоносной Антанты. Наиболее реакционную мировую роль играет правящая Великобритания: в Европе, в Египте, в Турции, в Персии, в Индии, в Китае. Всякие изменения в мировом положении, в экономике и в политике, направляются против правящей Великобритании. Оттого пережившая себя британская буржуазия, в борьбе за ускользающее могущество, неистово борется против всяких изменений. Американская буржуазия могущественнее. Ее борьба против революции будет грандиознее. Но Америка пока еще стоит во второй линии. Наиболее активным и злобным врагом революционного движения — в Европе, в Азии, в Африке — является господствующий класс Великобритании. Казалось бы, для социалиста этого факта с избытком достаточно, чтобы объяснить антагонизм между Советским Союзом и Британской империей. «Патриоты» ли мы? В такой же мере, в какой мы были «анти-патриотами» во время империалистской войны. Методами государственной власти мы отстаиваем те же интересы, за которые боролись методами восстания: интересы мирового пролетариата.
Когда Рассел говорит, что мы, в интересах советского государства, готовы принести в жертву интересы британского рабочего класса, то это не только ложно, но и бессмысленно. Всякое ослабление британского пролетариата, а тем более его поражение в открытой борьбе, должно неизбежно нанести тяжелый удар и международному и внутреннему положению Советского Союза. Когда в марте 1921 года немецкие коммунисты сделали попытку искусственно форсировать пролетарскую революцию, они подверглись жестокой критике на III Конгрессе Коминтерна. В оправдание свое они ссылались на трудное положение Советской Республики и на необходимость помочь ей. Вместе с Лениным мы говорили им: не героические вспышки, а тем более не революционные авантюры могут помочь Советской Республике; нам нужно то же, что и немецкому пролетариату, т.-е. победоносная революция; было бы в корне ложно думать, будто пролетариат какой-либо страны должен, в интересах советского государства, предпринимать какие-либо шаги, которые не вытекают из его собственных интересов, как класса, борющегося за полное свое освобождение. Эта точка зрения, вошедшая в нашу плоть и кровь, чужда социалистам, которые — если не всегда, то, по крайней мере, в решающую минуту — неизменно оказываются на стороне своей буржуазии. Исключения не составляет и Рассел. Правда, во время войны он оказывал своему правительству довольно смелое, хотя политически и достаточно безнадежное противодействие: это была индивидуальная демонстрация, дань совести — судьба режима тут ни в малейшей степени не стояла на карте. Но когда дело заходит о революции пролетариата, Рассел не находит в своем духовном арсенале других аргументов, кроме тех, которые его роднят с «Morning Post» и всеми Черчиллями его страны.
Величайшей особенностью британской политики — в этом резюмируется прошлая история страны — является вопиющее противоречие между революционной зрелостью объективных экономических факторов и крайней отсталостью идеологических форм, особенно в рядах рабочего класса. Меньше всего понимают эту основную особенность как раз те, которые её ярче всего проявляют: буржуазные гуманисты, запоздалые просветители и пацифисты. Наряду с реакционными мелкобуржуазными реформистами они считают себя призванными вождями пролетариата. Бертран Рассел не худший среди них. Но его писания на общественные и политические темы, его воззвания против войны, его полемика со Скотт Нирингом по поводу советского режима безошибочно характеризуют его поверхностный дилетантизм, его политическую слепоту, его полное непонимание основной механики исторического развития, т.-е. борьбы живых классов, вырастающих на производственной основе. Он противопоставляет истории пропаганду нескольких пацифистских лозунгов, которые сам он из рук вон плохо формулирует. При этом он забывает объяснить нам, почему пацифистское просветительство не спасло нас от войн и революций, несмотря на то, что им занимались такие выдающиеся люди, как Роберт Оуэн в первой половине XIX века, французские просветители — в XVIII столетии, квакеры, — начиная с XVII века, и многие, многие другие. Рассел — запоздалый просветитель, унаследовавший от старого просветительства не его энтузиазм, а его идеалистические предрассудки. Рассел насквозь скептичен. Насильственным методам революции он как будто противопоставляет мирные и постепенные методы науки и техники. Но он так же мало верит в спасительную силу научной мысли, как и в силу революционного действия. В полемике против Ниринга он пытается, под прикрытием лже-социалистических фраз, принизить, опорочить, скомпрометировать революционную инициативу русского пролетариата. В полемике против биолога Хольдена он глумится над научно-техническим оптимизмом. В книжке «Икарус» он открыто выражает свое убеждение в том, что лучшим исходом была бы гибель всей нашей цивилизации. И этот человек, вдоль и поперёк изъеденный червоточиной скепсиса — эгоистического, замкнутого в себе, аристократического, — считает себя призванным подавать советы английскому пролетариату и предостерегать его против наших коммунистических козней! Британский рабочий класс входит в такую эпоху, когда ему нужна величайшая вера в свою миссию и в свои силы. Для этого нет надобности в каких бы то ни было искусственных возбуждающих средствах, вроде религии или идеалистической морали. Необходимо и достаточно, чтобы британский пролетариат понял положение своей страны в связи с положением всего мира, уяснил себе гниль господствующих классов и сбросил со своего пути карьеристов, знахарей и тех буржуазных скептиков, которые воображают себя социалистами только потому, что их, время от времени, тошнит в атмосфере гниющего буржуазного общества.
3 мая 1926 г.
Крым, в пути.
Р. S. Эти строки писались в те дни, когда вопрос о стачке углекопов и о всеобщей стачке висел на тонкой нити. И сейчас еще окончательного решения нет, по крайней мере до нас оно не дошло. Но какое бы направление ни приняли события в Англии в ближайшие дни и недели, вопросы, которым посвящена, в частности, настоящая статья, уже не сойдут более с порядка дня британской политической жизни.
Статья подписана «Крым, в пути». Это является военной хитростью со стороны Троцкого. В это время, с середины апреля до середины мая, он находился инкогнито в Германии для лечения. — /И-R/