Лев Троцкий
«Куда идёт Англия?»

От Редакции 2015 года;
О 2-м томе;
Предисловия автора.

I. Упадок Англии.

II. Мистер Болдуин и… постепенность.

III. Кое-какие «особенности» английских рабочих лидеров.

IV. Фабианская «теория» социализма.

V. Вопрос о революционном насилии.

VI. Две традиции: революция XVII века и чартизм.

VII. Трэд-юнионы и большевизм.

VIII. Перспективы.


Выпуск (том) 2-й, 1926 г.

Вопросы английского рабочего движения. (Вместо предисловия)

Ответ критикам:

О темпе и сроках.

Брельсфорд и марксизм.

Еще раз о пацифизме и революции. (Ответ Бертрану Расселу.)

Приложения:

Х. Н. Брельсфорд — Предисловие к английскому изданию книги «Куда идет Англия?»

Бертран Рассел — Троцкий за наши погрешности.

Рамси Макдональд; Джордж Ленсбери; Роберт Уильямс.

Международная пресса о книге «Куда идет Англия?»

Английская буржуазная пресса
Пресса английской «Независимой рабочей партии»
Американская и немецкая буржуазная пресса

Американская и английская коммунистическая пресса


V. Вопрос о революционном насилии.

Популярно изложенный, применительно к пониманию не только наиболее отсталых рабочих, но даже некоторых менее безнадежных лидеров.

Мы познакомились со взглядами Макдональда на революционное насилие. Они оказались развитием консервативной теории постепенности мистера Болдуина. Более курьезный, хотя и более искренний характер имеет отрицание насилия со стороны «левого» Ленсбери. Этот последний, видите ли, просто-напросто «не верит» в насилие. Он «не верит» ни в капиталистические армии, ни в вооруженные восстания. Если бы он верил в насилие, он не голосовал бы, по его словам, за британский флот, а примкнул бы к коммунистам. Вот какой храбрый! То, что Ленсбери, не веря в насилие, верит в загробный мир, делает, конечно, сомнительную честь его реалистической проницательности. Тем не менее, с позволения г. Ленсбери, кое-какие факты на земле произошли при помощи насилия. Верит или не верит Ленсбери в английский военный флот, — индусы знают, что этот флот существует. В апреле 1919 года английский генерал Дайер (Dyer) приказал, без предварительного предупреждения, стрелять в безоружное индусское собрание в Амритсаре, в результате чего убито было 450 человек, ранено 1500. Если оставить в покое убитых, то о раненых во всяком случае придется сказать, что они не могли «не верить» в насилие. Но даже и в качестве верующего христианина Ленсбери должен был бы сообразить, что если бы в свое время продувные бестии еврейского духовенства, совместно с трусливым римским проконсулом Пилатом, политическим предком Макдональда, не применили насилия к Христу, не было бы ни приятия мученического венца, ни воскресения, ни вознесения, и сам г. Ленсбери не имел бы случая родиться благочестивым христианином и стать плохим социалистом. Не верить в насилие то же самое, что не верить в тяготение, Вся жизнь построена на различных формах насилия, на противопоставлении одного насилия другому, и отказываться от освободительного насилия значит поддерживать угнетательское насилие, которое правит ныне миром.

Мы чувствуем, однако, что беглыми замечаниями здесь ничего поделать нельзя. Вопрос о насилии и его «отрицание» со стороны господ пацифистов, христианских социалистов и пр. ханжей занимает такое большое место в английской политике, что требует здесь особого и детального рассмотрения, применительно к политическому уровню нынешних «вождей» британской рабочей партии, причем мы заранее извиняемся перед остальными читателями за этот уровень.

Что собственно значит отрицать всякое насилие? Если, скажем, в квартиру мистера Ленсбери заберется вор, то мы очень опасаемся, что этот благочестивый джентльмен (мы говорим о хозяине квартиры) применит насилие или пригласит для этого ближайшего полицейского. Если даже в своем христианском милосердии Ленсбери отпустит вора с миром, — в чем мы вовсе не уверены, — то лишь под само собой разумеющимся условием немедленно покинуть квартиру. Притом роскошь такого христианского жеста почтенный джентльмен сможет позволить себе лишь потому, что его квартира состоит под покровительством британских законов о собственности и их многочисленных аргусов, так что, вообще говоря, ночные визиты воров составляют скорее исключение, чем правило. Если Ленсбери попытается ответить нам, что вторжение в почтенную частную христианскую квартиру есть насилие и этим вызывает необходимость отпора, то мы скажем ему, что такое рассуждение есть отказ от отрицания насилия вообще, наоборот, есть его принципиальное и практическое признание и может быть целиком перенесено на классовую борьбу, где повседневные вторжения вора-капитала в жизнь и труд пролетариата и похищения прибавочной стоимости вполне оправдывают отпор. Ленсбери, может быть, ответит нам, что под насилием он понимает не все вообще меры принуждения, без которых наша великолепная общественная жизнь не может обойтись, а лишь нарушение шестой заповеди, которая установила: «не убий». В обоснование такой постановки вопроса можно привести много напыщенных фраз насчет святости человеческой жизни. Но нам и здесь придется на языке евангельских притч, наиболее доступном руководителям британского социализма, спросить, как поступит мистер Ленсбери в случае, если на его глазах разбойник занесет дубину над детьми и если для спасения их не будет другого средства, как немедленный и меткий выстрел из револьвера. Если наш предполагаемый собеседник не захочет заниматься совершенно уж низкопробными софизмами, то он ответит, пожалуй, для своего облегчения, что наш пример имеет слишком исключительный характер. Но этот ответ будет лишь означать, опять-таки, что свое право на применение в соответственных обстоятельствах убийства Ленсбери передоверил своей полиции, этой специализированной организации насилия, которая и избавляет его в большинстве случаев от необходимости применять револьвер и даже размышлять о его практическом назначении.

Но как быть, спросим мы, если вооруженные штрейкбрехеры избивают или убивают стачечников? Такие случаи в Америке совершенно обычны, да и в других странах не составляют исключения. Рабочие не могут передоверить полиции свое право на отпор штрейкбрехерам, потому что полиция во всех странах защищает право штрейкбрехеров избивать и убивать стачечников, на которых закон о святости человеческой жизни, как известно, не распространяется. Мы спрашиваем: имеют ли право стачечники пустить в ход палки, камни, револьверы, бомбы против фашистов, банд ку-клукс-клана и пр. наемных негодяев капитала? Вот маленький вопросец, на который мы просили бы ясного и точного, отнюдь не уклончиво-ханжеского ответа. Если Ленсбери скажет нам, что задачей социализма является дать народным массам такое воспитание, чтобы фашисты не были фашистами, негодяи — негодяями и пр., то это и будет чистейшее ханжество. Что целью социализма является устранение насилия, сперва в его наиболее грубых и кровавых формах, а затем в других, более скрытых, — это совершенно бесспорно. Но речь идет у нас не о правах и морали будущего коммунистического общества, а о конкретных путях и способах борьбы с капиталистическим насилием. Когда фашисты дезорганизуют стачку, захватывают редакцию газеты, кассу, избивают или убивают рабочих депутатов, а полиция окружает громил кольцом неприкосновенности, тогда лишь самый растленный лицемер мог бы советовать рабочим не отвечать ударом на удар под тем предлогом, что в коммунистическом строе не будет места насилиям. Разумеется, в каждом данном случае надо решать, в зависимости от всей обстановки, как отвечать на насилие врага и до какой черты доходить в своем отпоре. Но это — вопрос тактической целесообразности, который не имеет ничего общего с принципиальным признанием или отрицанием насилия.

Что такое собственно насилие? Где оно начинается? Где допустимые и целесообразные коллективные действия массы переходят в насилие? Мы очень сомневаемся, чтобы Ленсбери или кто другой из пацифистов был способен дать ответ на этот вопрос, если он не ограничится простой ссылкой на уголовный кодекс, где указано, что дозволено и что не дозволено. Классовая борьба есть постоянная цепь открытых или замаскированных насилий, которые «регулируются» в той или в другой степени, государством, представляющим, в свою очередь, организованный аппарат насилия сильнейшего из противников, т.-е. господствующего класса. Есть ли стачка — насилие? Было время, когда стачки были запрещены, и каждая стачка почти неизбежно связана была с физическими столкновениями. Затем, вследствие развития стачечной борьбы, т.-е. вследствие насилия масс над законом или, точнее, вследствие постоянных ударов массы по законному насилию, стачки были легализованы. Значит ли это, что Ленсбери считает только мирные, «легальные», т.-е. разрешенные буржуазией, стачки допустимым средством борьбы? Но если бы рабочие не устраивали стачек в начале XIX столетия, английская буржуазия не легализовала бы их в 1824 году. Если же допустить стачечную форму применения силы или насилия, то надо брать на себя все последствия, в том числе и оборону стачек от штрейкбрехеров при помощи мер целесообразного контр-насилия.

Далее, если допустимы стачки рабочих против капиталистов или отдельных капиталистических групп, то отважится ли Ленсбери признать недопустимой всеобщую стачку рабочих против фашистского правительства, которое подавляет рабочие союзы, разрушает рабочую прессу, наводняет ряды рабочих провокаторами и убийцами? Опять-таки, всеобщая стачка может быть применена не в любой день и час, а лишь в определенных конкретных условиях. Но это — вопрос стратегической целесообразности, а не общей «моральной» оценки. Что же касается всеобщей стачки, как одного из наиболее решительных средств борьбы, то вряд ли Ленсбери, как и все его единомышленники, вместе взятые, придумают другое средство, которое пролетариат мог бы применять для достижения решительной цели. Не падет же Ленсбери на самом деле так низко, чтобы рекомендовать рабочим ждать, пока дух братолюбия не овладеет сердцами, скажем, итальянских фашистов, кстати сказать в значительной своей части весьма благочестивых католиков. Если же признать, что пролетариат не только имеет право, но обязан готовиться ко всеобщей стачке против фашистского режима, то нужно из этого признания сделать все дальнейшие выводы. Всеобщая стачка, если это не простая демонстрация, означает чрезвычайное потрясение общества и, во всяком случае, ставит на карту судьбу политического режима и репутацию силы революционного класса. Предпринимать всеобщую стачку можно только при готовности рабочего класса и, прежде всего, его авангарда довести борьбу до конца. Но ведь и фашизм не собирается сдаваться перед лицом какой-либо мирной стачечной манифестации. В случае реальной и непосредственной опасности фашисты приведут в движение все свои силы, пустят в ход провокацию, убийства, поджоги в небывалом масштабе. Спрашивается: допустимо ли руководителям всеобщей стачки создать свои дружины для обороны стачечников от насилия, для обезоруживания и рассеяния фашистских банд? И так как никому не удавалось, по крайней мере, на нашей памяти, разоружать разъяренных врагов при помощи религиозных гимнов, то придется, очевидно, революционные отряды вооружать револьверами и ручными гранатами — до того момента, как им удастся овладеть винтовками, пулеметами и пушками. Или же, может быть, на этой черте и начинается область недопустимого насилия? Но тогда мы окончательно запутываемся в нелепых и постыдных противоречиях. Всеобщая стачка, которая не охраняет себя от насилия и разгрома, есть демонстрация трусости и обречена на поражение. Только сумасшедший или изменник будет призывать к борьбе при таких условиях. «Безоружная» стачечная борьба, по логике отношений, которые от Ленсбери не зависят, вызывает вооруженные конфликты. В экономических стачках это бывает сплошь да рядом, в революционной политической стачке это абсолютно неизбежно, поскольку стачка имеет задачей низвержение данной власти. Кто отказывается от насилия, должен отказаться вообще от борьбы, т.-е. должен на деле встать в ряды сторонников торжествующего насилия господствующих классов.

Но дело этим не ограничивается. Ведь предположенная нами всеобщая стачка имеет своей целью опрокинуть фашистскую власть. Достигнуть этого можно лишь одержав верх над её вооруженными силами. Здесь мыслимы, опять-таки, два пути: прямая военная победа над силами реакции или привлечение этих сил на сторону революции. В чистом виде ни один из этих путей не осуществим. Революционное восстание одерживает победу в том случае, когда ему удается разбить наиболее твердые, решительные и надежные отряды реакции и привлечь на свою сторону остальные вооруженные силы режима. Достигнуть этого можно, опять-таки, лишь при том условии, если колеблющиеся правительственные войска убеждаются, что рабочие массы не просто демонстрируют свое недовольство, а твердо решились на этот раз во что бы то ни стало низвергнуть правительство, не останавливаясь перед самыми беспощадными мерами борьбы. Только такого рода впечатление колеблющихся войск способно перебросить их на сторону народа. Чем более выжидательной, колеблющейся, уклончивой будет политика руководителей всеобщей стачки, тем меньше будет колебаний в войсках, тем тверже они будут поддерживать существующую власть, тем больше шансов у этой последней выйти победительницей из кризиса, чтобы затем обрушить все скорпионы кровавых репрессий на голову рабочего класса. Другими словами, раз рабочий класс вынужден для своего освобождения прибегнуть ко всеобщей политической стачке, он должен заранее отдавать себе отчет в том, что стачка неизбежно породит частные и общие, вооруженные и полувооруженные конфликты; он должен заранее отдавать себе отчет в том, что стачка не будет отброшена назад только в том случае, если он сразу же сможет дать необходимый отпор штрейкбрехерам, провокаторам, фашистам и пр.; он должен заранее предвидеть, что правительство, о судьбе которого идет речь, неизбежно, в тот или другой момент борьбы, выведет на улицы свою вооруженную силу, и что от исхода столкновения революционных масс с этой вооруженной силой будет зависеть судьба существующего режима, а следовательно, и судьба пролетариата. Рабочие должны заранее употребить все меры, чтобы привлечь солдат на сторону народа путем предварительной агитации; но в то же время они должны заранее предвидеть, что у правительства всегда останется достаточное число надежных или полунадежных солдат, которых оно сможет вывести для подавления восстания и, следовательно, в последнем счете вопрос придется решать вооруженным столкновением, к которому надо готовиться со всей планомерностью и которое надо проводить со всей революционной решительностью.

Только высшая решимость в революционной борьбе способна выбить оружие из рук реакции, сократить период гражданской войны, уменьшить число её жертв. Если не идти на это, тогда вообще не нужно браться за оружие; если не браться за оружие — нельзя устраивать всеобщую стачку; если отказываться от всеобщей стачки — нельзя думать о серьезной борьбе. Тогда остается только воспитывать рабочих в духе полной прострации, чем и без того занимаются официальная школа, правящие партии, попы всех церквей и… социалистические проповедники недопустимости насилия.

Но замечательно вот что: подобно тому, как философские идеалисты в практической жизни питаются хлебом, мясом, вообще презренной материей, и, не полагаясь на бессмертную душу, стараются не попасть под автомобиль, так и господа пацифисты, бессильные противники насилия, нравственные «идеалисты», во всех тех случаях, где это входит в круг их непосредственных интересов, апеллируют к политическому насилию и прямо или косвенно пользуются им. Так как мистер Ленсбери не лишен, по-видимому, некоторого подобия темперамента, то такие приключения случаются с ним чаще, чем с другими. В парламентских прениях по поводу безработных (заседание палаты общин 9 марта 1925 г.) Ленсбери напомнил, что закон о страховании от безработицы в нынешнем его виде был введен в 1920 году

«не столько для того, чтобы обеспечить жизнь рабочих и их семей, сколько, как сказал недавно лорд Дерби, для того, чтобы предупредить революцию. В 1920 году, — продолжал Ленсбери, — все рабочие, служившие в армии, были включены в число застрахованных, потому что правительство не было в то время достаточно уверено в том, не повернут ли они свои ружья в таком направлении, которое правительству отнюдь нежелательно» («Таймс», 10 марта 1925 г.).

После этих слов парламентский отчет отмечает: «одобрения на скамьях оппозиции», т.-е. рабочей партии, и крики «ого!» на министерских скамьях. Ленсбери не верит в революционное насилие. Но он тем не менее признает, вслед за лордом Дерби, что страх перед революционным насилием породил закон о государственном страховании безработных. Против попыток отменить этот закон Ленсбери ведет борьбу; он верит, следовательно, что закон, порожденный страхом перед революционным насилием, приносит известную пользу рабочему классу. Но этим самым почти что математически доказана польза революционного насилия. Ибо, с позволения Ленсбери, если бы не было насилия, то не было бы и страха перед ним. Если бы не было реальной возможности (и необходимости) в известных случаях повернуть ружья против правительства, то у правительства не было бы основания бояться этого. Следовательно, так называемое неверие Ленсбери в насилие есть чистейшее недоразумение. На деле он пользуется этим насилием, по крайней мере, в виде аргумента, каждый день. Еще больше он пользуется на практике завоеваниями революционного насилия прошлых десятилетий и веков. Он отказывается только сводить в своих мыслях концы с концами. Он отказывается от революционного насилия для захвата власти, т.-е. для полного освобождения пролетариата. Но он прекрасно уживается с насилием и пользуется им в той борьбе, которая не выходит за рамки буржуазного общества. Мистер Ленсбери за розничное насилие против оптового. Он похож на такого вегетарианца, который смиренно мирился бы с мясом уток и кроликов, но со священным негодованием отказывался бы от убоя крупных животных.


Мы предвидим, однако, что мистер Ленсбери, или его более дипломатические и более лицемерные единомышленники возразят нам: да, против фашистского режима, вообще против деспотического правительства, насилие может быть, в конце концов, не спорим, пожалуй, так сказать, до известной степени и допустимо; но оно совершенно недопустимо в режиме демократии. Мы, с своей стороны, сейчас же зарегистрируем это возражение, как сдачу принципиальной позиции, ибо речь у нас первоначально шла не о том, при каких политических условиях насилие допустимо или целесообразно, а о том, допустимо ли оно вообще с некоторой отвлеченной гуманитарно-христиански-социалистической точки зрения.

Когда нам говорят, что революционное насилие недопустимо лишь в режиме политической демократии, то этим весь вопрос переносится в другую плоскость. Это не значит, однако, что демократические противники насилия глубже и умнее христиански-гуманитарных. Мы сейчас без труда убедимся, что это не так.

В самом деле: верно ли, будто вопрос о целесообразности и допустимости революционного насилия решается в зависимости от большей или меньшей демократичности формы господства буржуазии? Такая постановка целиком опровергается историческим опытом. Борьба между революционным направлением и мирным, легалистским, реформистским внутри рабочего движения вовсе не начинается с момента установления республики или введения всеобщего избирательного права. В эпоху чартизма и вплоть до 1868 г. рабочие в Англии были начисто лишены избирательного права, т.-е. основного орудия «мирного» развития. Между тем, чартистское движение было расколото между сторонниками физической силы, за которыми шла масса, и сторонниками моральной силы, преимущественно из мелко-буржуазных интеллигентов и рабочих-аристократов. В гогенцоллернской Германии, при бессильном парламенте, внутри социал-демократии шла борьба между сторонниками парламентских реформ и проповедниками революционной всеобщей стачки. Наконец, даже в царской России, при режиме 3-го июня, меньшевики ликвидировали революционные методы борьбы под лозунгом борьбы за легальность. Таким образом, ссылка на буржуазную республику или всеобщее избирательное право, как на основной реформистский и легалистский довод, есть продукт теоретической ограниченности, короткой памяти или прямого лицемерия. По существу дела, легалистский реформизм означает преклонение рабов перед учреждениями и законами рабовладельцев. Входит ли в число этих учреждений всеобщее избирательное право или нет, увенчаны ли они королем или президентом — это уже для оппортуниста вопрос второго порядка. Он всегда стоит на коленях перед идолом буржуазного государства и согласен пройти к своему «идеалу» не иначе, как через построенные для него буржуазией ослиные ворота. Ворота же построены так, что пройти через них невозможно.


Что такое политическая демократия и где она начинается? Другими словами, где, через какие страны проведена запретная для насилия черта? Можно ли, например, назвать демократией государство, в котором имеется монархия и аристократическая палата? Допустимо ли применять революционные методы для низвержения этих учреждений? На это будет, пожалуй, отвечено, что английская палата общин достаточно могущественна для того, чтобы, если найдет нужным, упразднить королевскую власть и палату лордов, так что у рабочего класса имеется мирный путь для завершения демократического режима в своей стране. Допустим на минуту. Но как обстоит дело с самой палатой общин? Действительно ли это учреждение может быть названо демократическим, хотя бы только с формальной точки зрения? Ни в малейшей степени. Значительные группы населения фактически лишены избирательного права. Женщины имеют голос только с 30 лет, мужчины только с 21 года. Понижение возрастного ценза, с точки зрения рабочего класса, в среде которого трудовую жизнь начинают рано, является элементарным требованием демократии. А, сверх того, избирательные округа в Англии распределены таким вероломным образом, что на одного рабочего депутата приходится в два раза больше голосов, чем на одного консервативного. Отодвигая вверх возрастной ценз, английский парламент изгоняет активную молодежь обоего пола, вручая судьбы страны преимущественно старшим, более утомленным жизнью поколениям, которые глядят больше под ноги, чем вперед. В этом — смысл высокого возрастного ценза. Циничная геометрия избирательных округов дает консервативному голосу такой же вес, как двум рабочим голосам. Таким образом, нынешний английский парламент представляет самое вопиющее издевательство над народной волей, понимаемой даже в буржуазно-демократическом смысле. Имеет ли право рабочий класс, даже оставаясь на почве принципов демократии, властно потребовать от нынешней привилегированной и по существу узурпаторской палаты общин, чтобы она немедленно ввела действительно демократическое избирательное право? А если парламент ответит на это отказом, что, как мы полагаем, неизбежно, ибо только на днях правительство Болдуина отказалось уравнять женщин с мужчинами в отношении возрастного ценза, — будет ли в таком случае пролетариат иметь «право» посредством, скажем, всеобщей стачки добиваться от узурпаторского парламента осуществления демократического избирательного права.

Если допустить далее, что палата общин, нынешняя, узурпаторская, или более демократическая, постановила бы упразднить королевскую власть и палату лордов, — на что нет никакой надежды, — это еще вовсе не значило бы, что реакционные классы, оказавшись в парламенте в меньшинстве, безоговорочно подчинятся такому решению. Мы видели совсем недавно, как ульстерские реакционеры встали на путь открытой гражданской войны под руководством лорда Карссона, когда они разошлись во мнении с британским парламентом по вопросу о государственном устройстве Ирландии, причем английские консерваторы открыто поддерживали ульстерских мятежников*. Но, скажут нам, в таком случае это будет со стороны привилегированных классов открытым восстанием против демократического парламента, и, разумеется, такой мятеж должен быть усмирен при помощи государственного Насилия, мы записываем и это признание, но» потребуем тут, чтобы из него были сделаны кое-какие практические выводы.

* Карссон, Эдуард Генри — лорд, ярый консерватор и противник самостоятельности Ирландии. Летом 1914 года Карссон организовал вооруженное восстание против английского правительства для защиты Ирландии от дарованного парламентом самоуправления (гомруля). Восстание началось в северной Ирландии, в провинции Ульстер, самой богатой и промышленной части Ирландии. Ульстерская буржуазия с Карссоном во главе требовала отделения Ульстера от Ирландии, рассчитывая выбить таким образом экономическую почву из-под ног ирландского правительства, отняв у него самую богатую провинцию. Организацию восстания Карссон начал еще в 1912 году, когда законопроект (билль) об ирландском самоуправлении был внесен на рассмотрение английского парламента. Карссон, при поддержке ульстерской буржуазии и английских консерваторов, беспрепятственно вооружил более 100.000 человек и, после утверждения билля английским парламентом, обявил, что «верноподданные ульстерцы не хотят отделения от Великобритании. В Ульстере образовалось временное правительство. Одновременно на юге Ирландии шло вооружение сторонников ирландской независимости (синфейнеров). Английское правительство решило действовать против Карссона, но его войска отказались идти против ульстерцев, и вызов, брошенный Карссоном, остался безнаказанным. Дальнейшему развитию событий помешала мировая война. Несмотря на свое антиправительственное выступление, Карссон, выдвинутый консерваторами, занял в 1917 году пост морского министра и до 1918 года был членом военного кабинета Великобритании. Опираясь на поддержку консерваторов, Карссон никогда не стеснялся выступать в защиту ирландской и английской буржуазии и самым кровавым способом подавлять движение синфейнеров. — Ред.

Допустим на минуту, что» на ближайших выборах в парламент проходит рабочее большинство», которое детальнейшим образом постановляет для начала безвозмездно передать земли лэнд-лордов фермерам и хроническим безработным, ввести высокий налог на капитал, уничтожить королевскую власть, палату лордов и некоторые другие непристойные учреждения. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что имущие классы не сдадутся без боя, тем более, что весь полицейский, судебный и военный аппарат целиком в их руках. В истории Англии был уже один случай гражданской войны, когда король опирался на меньшинство общин и большинство лордов против большинства общин и меньшинства лордов. Дело было» в сороковых годах XVII столетия. Только идиот — мы это повторяем, — только жалкий идиот может серьезно воображать, что повторение такого рода гражданской войны (на новых классовых основах) невозможно в XX столетии, вследствие очевидных успехов за последние три века христианского миросозерцания, гуманитарных чувств, демократических тенденций и всех других превосходных вещей. Тот же пример Ульстера показывает, что имущие классы не шутят, когда парламент, их же собственный, оказывается вынужден хотя бы частично ущемить их привилегированное положение. Готовясь к овладению властью, нужно, следовательно, готовиться и ко всем последствиям, вытекающим из неизбежного сопротивления имущих классов. Нужно твердо понять: если бы в Англии к власти пришло, хотя бы и архи-демократическим путем, действительное рабочее правительство, гражданская война оказалась бы неизбежной. Рабочее правительство было бы вынуждено подавить сопротивление привилегированных классов. Сделать это средствами старого государственного аппарата, старой полиции, старых судов, старой милиции было бы невозможно. Парламентским путем созданное рабочее правительство было бы вынуждено строить для себя новые революционные органы, опираясь на профессиональные союзы и вообще на рабочие организации. Это привело бы к чрезвычайному росту активности и самодеятельности рабочих масс. На почве непосредственной борьбы с эксплуататорскими классами трэд-юнионы активно сблизились бы между собою, не только на верхушке, но и в низах, и пришли бы к необходимости создания местных делегатских собраний, т.-е. советов рабочих депутатов. Действительно рабочее правительство, т.-е. правительство, до конца преданное интересам пролетариата, оказалось бы таким образом вынуждено разбить старый государственный аппарат, как орудие имущих классов, и противопоставить ему аппарат рабочих советов. Это значит, что демократическое происхождение рабочего правительства— если бы даже оно оказалось возможным — привело бы к необходимости противопоставить революционную классовую силу реакционному сопротивлению.

Выше мы показали, что нынешний английский парламент представляет чудовищное искажение принципов буржуазной демократии, и что без применения революционного насилия вряд ли можно добиться в Англии хотя бы только честного распределения избирательных округов, отмены монархии и палаты лордов. Но допустим на минуту, что эти требования тем или другим путем осуществлены. Значит ли это, что мы будем иметь в Лондоне действительно демократический парламент? Ни в каком случае. Лондонский парламент есть парламент рабовладельцев. Представляя хотя бы и идеальнейшим формально-демократическим способом сорокамиллионный народ, английский парламент издает законы для тристамиллионного населения Индии и распоряжается денежными средствами, которые получаются благодаря господству Англии над колониями. Население Индии не участвует в издании законов, которые определяют его судьбу. Английская демократия подобна афинской в том смысле, что равенство демократических прав (на самом деле не существующее) касается только «свободно-рожденных» и опирается на бесправие «низших» наций. На каждого жителя британских островов приходится около девяти колониальных рабов. Даже если считать, что революционное насилие недопустимо в демократии, то этот принцип ни в каком случае не распространяется на народы Индии, которые восстают не против демократии, а против угнетающей их деспотии. Но в таком случае и англичанин, если он действительно демократ, не может признать обязательной демократической силы за британскими законами, касающимися Индии, Египта и пр. А так как на эти законы опирается вся общественная жизнь самой Англии, как колониальной державы, то очевидно, что вся вообще деятельность вестминстерского парламента*, как средоточия хищнической колониальной державы, антидемократична в самих своих основах. С последовательно демократической точки зрения пришлось бы сказать: до тех пор, пока индусам, египтянам и пр. не будет предоставлена полная свобода самоопределения, т.-е. свобода отделения, или пока в общеимперский парламент, индусы, египтяне и пр. не пошлют своих представителей на равных с англичанами правах, не только индусы и египтяне, но и английские демократы имеют право на восстание против хищнического правительства, созданного парламентом, представляющим ничтожное меньшинство населения британской империи. Вот как, следовательно, обстоит для Англии дело, если подойти к вопросу о применении насилия только с демократическим критерием, но уж доведенным до конца.

* Вестминстерский парламент — речь идет об английском парламенте, который помещается в здании Вестминстерского аббатства в Лондоне. — Ред.

Отрицание английскими социал-реформистами права угнетенных масс на насилие есть постыдный отказ от демократии, есть презренная поддержка империалистской диктатуры ничтожного меньшинства над сотнями миллионов порабощенных. Прежде, чем поучать коммунистов о святости демократии и обличать советскую власть, г. Макдональду следовало бы привести в опрятное состояние свой собственный нос!


Мы рассмотрели сперва вопрос о насилии с «гуманитарной», христианской, поповской точки зрения и убедились, что социал-пацифисты, ища выход из безвыходных противоречий, вынуждены фактически сдать свою позицию и признать, что за порогом демократии революционное насилие допустимо. Мы показали дальше, что отрицателям насилия так же трудно опираться на демократическую точку зрения, как и на христианскую. Другими словами, мы обнаружили полную несостоятельность, лживость, ханжество социал-пацифизма, ставши на его собственную основу.

Но это вовсе не значит, что мы готовы признать эту основу. При решении вопроса о революционном насилии парламентски-демократический принцип вовсе не является для нас высшей инстанцией. Не человечество для демократии, а демократия, как одно из вспомогательных орудий на путях развития человечества. Там, где буржуазная демократия превращается в препятствие, она подлежит разрушению. Переход от капитализма к социализму вытекает вовсе не из формальных демократических принципов, возвышающихся над обществом, а из материальных условий развития самого общества: из роста производительных сил, из безвыходных капиталистических противоречий, внутренних и международных, из обострения борьбы между пролетариатом и буржуазией. Научный анализ всего исторического процесса и собственный политический опыт нашего поколения, включающий в свой состав империалистическую войну, одинаково свидетельствуют, что без перехода к социализму всей нашей культуре грозит загнивание и разложение. Совершить переход к социализму может только пролетариат, руководимый своим революционным авангардом и ведущий за собой все трудящиеся и угнетенные массы, как метрополий, так и колоний. Высшим критерием нашим во всей нашей деятельности, во всех наших политических решениях являются интересы революционной борьбы пролетариата за овладение властью и перестройку общества. Мы считаем реакционным педантством судить движение пролетариата с точки зрения отвлеченных принципов и юридических параграфов демократии. Мы считаем единственно правильным судить демократию с точки зрения исторических интересов пролетариата. Не об ореховой скорлупе идет дело, а об ядре ореха. Чистейшим тупоумием звучат разговоры господ фабианцев насчет недопустимости »узко-классовой» точки зрения. Коренные задачи общественного развития, осуществляемые пролетариатом, они хотят подчинить школьной указке педантов. Под именем общечеловеческой солидарности они разумеют эклектическую мешанину, которая отвечает узко-классовому кругозору мелкого буржуа. Между своей собственностью и революционным пролетариатом буржуазия ставит ширмы демократии. Социалистические педанты говорят рабочим: надо овладеть средствами производства, но предварительно надо добиться, чтобы в этих ширмах были законодательным путем проделаны необходимые пути и каналы. А нельзя ли опрокинуть ширмы? Ни в каком случае. Почему? Потому что, если бы мы этим путем и спасли общество, то зато мы нарушили бы ту сложную систему государственного насилия и обмана, которую буржуазия научила нас считать священной демократией.

Вытесненные из двух первых позиций, противники насилия могут занять третью линию окопов. Они могут согласиться отбросить прочь христианскую мистику и демократическую метафизику и попытаться защищать реформистски-демократический, мирный, парламентский путь соображениями голой политической целесообразности. Некоторые из них могут сказать, примерно, так: конечно, учение Христа не предусматривает того, как выйти из противоречий британского капитализма; равным образом, и демократия не есть священное учреждение, а лишь временный и служебный продукт исторического развития; но почему же рабочему классу не воспользоваться демократическим парламентом, его методами, приемами, законодательным аппаратом для фактического овладения властью и для перестройки общества? Ведь это же совершенно естественный и по всем данным более экономный путь для совершения социалистической революции.

Мы, коммунисты, ни в каком случае не склонны давать английскому пролетариату совет повернуться спиной к парламенту. Наоборот, когда отдельные английские коммунисты обнаруживали такую тенденцию, они встречали отпор с нашей стороны на международных конгрессах. Таким образом, вопрос идет не о том, нужно ли вообще, использовать парламентский путь, а о том, какое место парламент занимает в развитии общества; о том, где силы классов, в парламенте или вне парламента; о том, в какой форме и на каком поле эти силы столкнутся; о том, можно ли из парламента, созданного капитализмом в интересах развития и охраны его, сделать рычаг для ниспровержения капитализма?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо попытаться хоть с некоторой степенью конкретности представить себе, каким путем пойдет дальнейшее политическое развитие Англии. Разумеется, всякие такого рода попытки заглянуть вперед могут иметь лишь условный, ориентировочный характер. Но без таких попыток мы были бы обречены бродить впотьмах.

Нынешнее правительство имеет в парламенте прочное большинство. Не исключено, следовательно, что оно продержится у власти три-четыре года, хотя срок его жизни может оказаться и короче. В течение этого периода консервативное правительство, начавшее с «соглашательских» речей Болдуина, будет обнаруживать, что оно призвано, в конце концов, консервировать все противоречия и язвы послевоенной Англии. Насчет самой грозной из этих язв, хронической безработицы, сама консервативная партия не делает себе никаких иллюзий. На серьезное развитие экспорта надеяться нельзя. Конкуренция Америки и Японии возрастает, германская промышленность оживает. Франция экспортирует при помощи падающей валюты. Болдуин заявляет, что политики не могут принести облегчения промышленности; она должна найти его внутри себя самой. Новые усилия для восстановления золотого обращения означают новые жертвы со стороны населения и, следовательно, промышленности, что предвещает дальнейшее нарастание недовольства и тревоги. Радикализация английского рабочего класса пойдет полным ходом. Все это будет подготовлять пришествие к власти рабочей партии. Но мы имеем все основания опасаться или, вернее, надеяться, что этот процесс причинит много неудовольствия не только Болдуину, но и Макдональду. Можно ждать прежде всего возрастания числа промышленных конфликтов, а рядом с этим — повышения нажима рабочих масс на свое парламентское представительство. И то и другое не может быть по душе лидерам, которые аплодируют соглашательским речам Болдуина и выражают свою скорбь по умершем Керзоне. Внутренняя жизнь парламентской фракции, как и её положение в парламенте, будет при этом становиться все труднее. О другой стороны, не может быть никакого сомнения в том, что капиталистический тигр скоро перестанет мурлыкать о постепенности и начнет показывать когти. Удастся ли Макдональду сохранить в этих условиях свое лидерство до новых выборов? Другими словами: можно ли ждать полевения партийного руководства уже теперь, во время оппозиционного состояния партии? Вопрос этот не имеет, конечно, решающего значения, и ответ на него может иметь лишь гадательный характер. Во всяком случае, можно и должно ждать дальнейшего обострения отношений между правым и так называемым «левым» крылом рабочей партии и, что гораздо важнее, усиления революционных тенденций в массах. Имущие классы станут с возрастающей тревогой следить за тем, что происходит в рядах рабочего класса, и начнут задолго готовиться к выборам. Избирательная кампания должна в таких условиях получить чрезвычайно напряженный характер. Последние выборы, где фигурировал поддельный документ, пущенный по знаку из центра через всю буржуазную печать и все собрания, являются только слабым предвестником будущих выборов.

Результат выборов, если не предполагать, что они развернутся непосредственно в гражданскую войну (а это, вообще говоря, не исключено), может быть троякий: либо к власти снова вернутся консерваторы, но с сильно урезанным большинством; либо ни одна из партий не будет иметь абсолютного большинства, и возобновится парламентская обстановка прошлого года, только в гораздо менее пригодных для соглашательства политических условиях; либо, наконец, абсолютное большинство перейдет к рабочей партии.

В случае новой победы консерваторов возмущение и нетерпение рабочих неизбежно обострится. Вопрос об избирательной механике с её мошеннической геометрией избирательных округов неизбежно встанет со всей остротой. Требование нового, более демократического парламента должно будет прозвучать с большой силой. На время это может быть задержит до известной степени внутреннюю борьбу в рабочей партии, создавая, однако, более благоприятные условия для революционных элементов. Пойдут ли консерваторы на мирную уступку в вопросе, который может стать для них вопросом судьбы? Маловероятно. Наоборот, раз вопрос о власти встанет остро, консерваторы попытаются расколоть рабочих, опираясь на Томасов наверху и на тех трэд-юнионистов, которые отказываются от уплаты политических взносов, внизу. Отнюдь не исключена попытка со стороны консервативного правительства вызвать отдельные столкновения, чтобы раздавить их силой, запугать руководящих Рабочей партией либеральных филистеров и отбросить движение назад. Может ли этот план удаться? Такая возможность не исключена. Поскольку руководители рабочей партии ведут её с закрытыми глазами, без перспектив, без понимания общественных реальностей, они облегчают консерваторам возможность нанести движению удар на следующем, более высоком этапе. Такой вариант заключал бы в себе временное более или менее серьезное поражение рабочего класса, но не имел бы, конечно, ничего общего с мирным парламентским путем, который мнится соглашателям. Наоборот, такого рода поражение подготовило бы возобновление классовой борьбы на следующем этапе, в более решительных революционных формах и, следовательно, под новым руководством.

Если бы после ближайших выборов ни одна из партий не имела большинства, парламент впал бы в прострацию. Повторение рабоче-либеральной коалиции вряд ли могло бы иметь место после проделанного опыта и притом в обстановке новых более обостренных междуклассовых и междупартийных отношений. Более вероятным явилось бы консервативно-либеральное правительство. Но это по существу совпало бы с первым только что рассмотренным вариантом консервативного большинства. В случае же недостижения соглашения единственным парламентским выходом был бы пересмотр избирательной системы. Вопрос об округах, о перебаллотировках и пр. стал бы вопросом непосредственной борьбы двух главных партий за власть. Способен ли был бы парламент, разделенный между партиями, из которых ни одна не в силах взять власть, провести новый избирательный закон? Более, чем сомнительно. Для этого, во всяком случае, потребовалось бы могущественное давление извне. Слабость парламента без обеспеченного большинства создавала бы благоприятную обстановку для такого давления. Но это опять-таки открывает революционную перспективу.

Однако, этот промежуточный вариант не имеет для нас самостоятельного значения, так как очевидно, что неустойчивое парламентское положение должно разрешиться в ту или в другую сторону, т.-е. привести либо к консервативному, либо к рабочему правительству. Первый случай мы рассмотрели. Что же касается второго случая, то он именно и представляет для нас, с точки зрения занимающей нас темы, основной интерес. Вопрос стоит, следовательно, так: можно ли допустить, что рабочая партия, обеспечив себе на выборах абсолютное парламентское большинство и выдвинув свое правительство, проведет мирным путем национализацию важнейших отраслей промышленности и разовьет социалистическое строительство в рамках и методами нынешней парламентской системы?

Чтобы не усложнять сразу вопрос, допустим, что либерально-соглашательская группировка Макдональда удержит еще и во время ближайших выборов официальное руководство партией в своих руках, так что победа рабочей партии приведет к созданию правительства Макдональда. Оно уже не будет, однако, простым повторением первого опыта: во-первых, потому, что будет иметь за собой, по нашему предположению, самостоятельное большинство; во-вторых, между-партийные отношения неизбежно должны в ближайший период обостриться, особенно в случае победы рабочей партии. Сейчас, когда консерваторы имеют в своих руках твердое большинство, они склонны с покровительственной снисходительностью третировать Макдональда, Томаса и компанию. Но так как консерваторы сделаны из более серьезного материала, чем горе-социалисты, то оставшись в меньшинстве, консерваторы немедленно покажут когти и зубы. Можно поэтому не сомневаться, что если бы консерваторам не удалось теми или иными парламентскими и вне-парламентскими методами помешать созданию рабочей партией самостоятельного правительства, то и в этом, наиболее, казалось бы, благоприятном с точки зрения мирного развития, случае оставшиеся в меньшинстве консерваторы сделают все, что от них зависит, чтобы при помощи чиновничества, судов, военщины, палаты лордов и двора саботировать все мероприятия рабочего правительства. Перед консерваторами, как и перед остатками либералов, будет стоять задача скомпрометировать во что бы то ни стало первое самостоятельное правительство рабочего класса. Здесь ведь вопрос идет о жизни и смерти. Это совсем не то, что старая борьба между либералами и консерваторами, когда разногласия не выходили из рамок «семьи» имущих классов. Сколько-нибудь серьезные реформы рабочего правительства в области налогов, национализации и подлинной демократизации управления вызвали бы могущественный прилив энтузиазма трудящихся масс, и, так как аппетит приходит во время еды, — то успешные умеренные реформы толкали бы неизбежно на путь все более радикальных реформ. Другими словами, каждый лишний день отдалял бы для консерваторов возможность возвращения к власти. Консерваторы не могли бы не отдавать себе совершенно ясный отчет в том, что дело идет не об очередной смене правительства, а о начале социалистической революции парламентским путем. Ресурсы государственной обструкции, законодательного и административного саботажа, в руках имущих классов очень велики, ибо, каково бы ни было парламентское большинство, весь государственный аппарат, сверху донизу, неразрывно связан с буржуазией. Ей же принадлежат: вся пресса, важнейшие органы местного самоуправления, университеты, школы, церковь, бесчисленные клубы и вообще добровольные союзы. В её руках банки и вся система общественного кредита, наконец, аппарат транспорта и торговли, так что от крупных капиталистических объединений зависит повседневное питание Лондона, включая и рабочее правительство. Совершенно очевидно, что все эти гигантские средства будут приведены в движение с неистовой силой для того, чтобы затормозить деятельность рабочего правительства, парализовать его усилия, запугать его, внести раскол в его парламентское большинство, наконец, вызвать финансовую панику, продовольственные затруднения, локауты, терроризовать верхи рабочих организаций и обессилить пролетариат. Только последний глупец может не понимать того, что буржуазия приведет в движение небо, землю и преисподнюю в случае действительного прихода к власти рабочего правительства.

Нынешний так называемый английский фашизм пока еще имеет скорее интерес курьеза, но этот курьез все же симптоматичен. Консерваторы сегодня еще слишком прочно сидят в седле, чтобы нуждаться в помощи фашистов. Но обострение между-партийных отношений, рост настойчивости и наступательности рабочих масс и перспектива победы рабочей партии неизбежно вызовут развитие фашистских тенденций на правом крыле консерваторов. В стране, которая стала за эти годы беднее, где положение мелкой и средней буржуазии крайне ухудшилось и где имеется хроническая безработица, не будет недостатка в элементах для создания фашистских отрядов. Можно поэтому не сомневаться, что к моменту избирательной победы рабочей партии консерваторы будут иметь за собой не только официальный государственный аппарат, но и неофициальные банды фашизма. Они начнут свою провокационную и кровавую работу прежде еще, чем парламент успеет приступить к первому чтению билля о национализации угольных шахт. Что останется делать рабочему правительству? Либо позорно капитулировать, либо подавить сопротивление. Это последнее решение окажется, однако, совсем не таким простым. Опыт Ирландии свидетельствует, что для подавления такого рода сопротивления необходима серьезная материальная сила и крепкий государственный аппарат. Ни того, ни другого у рабочего правительства не окажется. Полиция, суды,, армия, милиция будут на стороне дезорганизаторов, саботажников, фашистов. Придется громить чиновничий аппарат, заменяя реакционеров членами рабочей партии. Другого пути не будет. Но совершенно очевидно, что такие крутые, хотя и вполне «законные» государственные меры, чрезвычайно обострят легальное и нелегальное сопротивление объединенной буржуазной реакции. Другими словами: это и есть путь гражданской войны.

Но может быть рабочая партия, став у власти, подойдет к делу так осторожно, так тактично, так умело, что буржуазия — как бы это сказать? — не почувствует потребности в активном сопротивлении? Такое предположение само по себе, конечно, смехотворно. Тем не менее, нужно признать, такова именно основная надежда Макдональда и Кº. Когда нынешний горе-лидер независимцев говорит, что рабочая партия будет проводить только такие реформы, осуществимость которых «научно» доказана («науку» Макдональда мы уже знаем), то он хочет сказать, что рабочее правительство будет вопросительно заглядывать в глаза буржуазии перед каждым своим реформаторским шагом. Конечно, если бы все зависело от доброй воли Макдональда и его «научно» обоснованных реформ, то дело никогда не дошло бы до гражданской войны — за отсутствием к этому у буржуазии каких бы то ни было оснований. Если бы второе правительство Макдональда было, как первое, то незачем было бы поднимать самый вопрос об осуществимости социализма парламентским путем, ибо бюджет Сити не имеет ничего общего с бюджетом социализма. Однако же, политика рабочего правительства, даже если оно сохранит прежний состав, должна будет потерпеть кое-какие изменения. Смешно думать, что та могущественная рабочая волна, которая поднимет Макдональда к власти, сейчас же после этого почтительно отхлынет назад. Нет, требовательность рабочего класса чрезвычайно возрастет. Тут уж ссылкам на зависимость от либеральных голосов не будет места. Сопротивление консерваторов, палаты лордов, бюрократии, монархии будет удваивать энергию, нетерпение, возмущение рабочих. Клевета и травля капиталистической печати будут подстегивать их вперед. Если бы их собственное правительство обнаружило в этих условиях даже самую неподдельную энергию, оно все равно казалось бы рабочим массам слишком вялым. Но ждать от Макдональда, Клайнса* и Сноудена революционной энергии можно с таким же, примерно, основанием, как ждать аромата от прелой свеклы. Между революционным натиском масс и неистовым сопротивлением буржуазии правительство Макдональда будет метаться из стороны в сторону, раздражая одних, не удовлетворяя других, провоцируя своей вялостью буржуазию, усугубляя революционное нетерпение рабочих, разжигая гражданскую войну и стремясь, в то же время, лишить её необходимого руководства на стороне пролетариата. Тем временем будет неизбежно крепнуть революционное крыло, будут подниматься наверх более дальнозоркие, решительные и революционные элементы рабочего класса. На этом пути правительство Макдональда, раньше или позже, в зависимости от соотношения сил вне парламента, должно будет уступить свое место либо консервативному правительству, с фашистскими, а не соглашательскими тенденциями, либо революционному правительству, действительно способному довести дело до конца. И, в том и в другом случае неизбежен новый взрыв гражданской войны, острое столкновение между классами по всей линии. В случае победы консерваторов — беспощадный разгром рабочих организаций; в случае победы пролетариата — сокрушение сопротивления эксплуататоров мерами революционной диктатуры. Это вам не нравится, милорды? Ничего не можем поделать. Основные пружины движения от нас так же мало зависят, как и от вас. Мы ничего не «декретируем». Мы только анализируем.

* Клайнс, Джон. Роберт — один из правых вождей английской рабочей партии и член её Исполкома. Был продовольственным контролером в либерально-консервативном правительстве Ллойд-Джорджа в 1918 году. В кабинете Макдональда был министром (лордом-хранителем печати), в связи с чем, по английскому закону, был произведен в пэры. Во внешней политике — сторонник Лиги Наций и пацифист. В настоящее время Клайнс член парламента и председатель Федерации Неквалифицированных Рабочих. — Ред.

Среди «левых» полу-сторонников, полу-противников Макдональда, стоящих, как и он, на демократической позиции, найдутся такие, которые, вероятно, скажут: разумеется, если буржуазные классы попытаются оказать сопротивление демократически избранному рабочему правительству, это последнее не остановится перед методами самого сурового принуждения, но это будет не классовая диктатура, а власть демократического государства, которое… и пр., и пр. Поднимать спор в этой плоскости почти бесполезно. Думать, в самом деле, что судьба общества может определяться тем, избрано ли в парламент 307 рабочих депутатов, т.-е. меньшинство, или 308 — т.-е. большинство, а не от фактического соотношения сил в момент острого столкновения классов по основным вопросам их существования, — думать так значило бы находиться в полном плену у фетишизма парламентской арифметики. А как быть, — спросим мы, — если консерваторы, перед лицом нарастающего революционного прилива и опасности рабочего правительства, не только откажутся демократизировать избирательную систему, но, наоборот, введут в неё новые ограничения? Невероятно! — возразит иной простофиля, не понимающий, что там, где дело идет о жизни и смерти классов, все вероятно. Да уже и сейчас в Англии идет на верхах большая подготовительная возня вокруг реорганизации и усиления палаты лордов. По этому поводу Макдональд заявил недавно, что он может понять заботы иных консервативных лордов, но «почему либералы должны стремиться к тому же, вот чего я не могу понять». Мудрец не может понять, почему либералы укрепляют вторую линию окопов против наступления рабочего класса. Он не понимает этого потому, что он сам либерал, только глубоко провинциальный, маленький, ограниченный. Он не понимает, что у буржуазии серьезные намерения, что она готовится к смертельной борьбе, что в этой борьбе займут видное место и корона и палата лордов. Урезав права палаты общин, т.-е. совершив легальный государственный переворот, консерваторы окажутся, несмотря на все трудности этого предприятия, все же в более выгодном положении, чем если бы им пришлось организовать сопротивление против успевшего укрепиться рабочего правительства. — Ну, в таком случае, разумеется, — воскликнет иной «левый» краснобай, — мы призовем массу к сопротивлению. Т.-е. к революционному насилию? Выходит, стало быть, что революционное насилие не только допустимо, но и неизбежно в том случае, когда консерваторы совершают легальнейшим парламентским путем превентивный государственный переворот? Не проще ли в таком случае сказать, что революционное насилие целесообразно там и тогда, где и когда оно усиливает позиции пролетариата, ослабляет или отбрасывает врага, ускоряет социалистическое развитие общества.

Однако, героические обещания оказать молниеносное сопротивление в случае, если консерваторы «посмеют» и пр., не стоят выеденного яйца. Нельзя убаюкивать массы изо дня в день болтовней о мирном, безболезненном, легальном, парламентском, демократическом переходе к социализму, а затем, при первом полученном по носу серьезном щелчке, призвать массы к вооруженному отпору. Это вернейший путь облегчить реакции разгром пролетариата. Чтобы оказаться способными к революционному отпору, массы должны быть идейно, организационно и материально подготовлены к нему. Они должны понимать неизбежность обострения классовой борьбы и превращения её на известном этапе в гражданскую войну. К этой перспективе должно быть приурочено политическое воспитание рабочего класса и подбор руководящего персонала. Нужно изо дня в день бороться против соглашательских иллюзий, т.-е. объявить макдональдовщине войну не на жизнь, а на смерть. Так и только так стоит сейчас вопрос.

Отвлекаясь от ряда конкретных условий, можно, пожалуй, сказать, что у Макдональда был в прошлом шанс чрезвычайно облегчить переход к социализму, сведя к минимуму потрясения гражданской войны. Это было во время первого пришествия к власти рабочей партии. Если бы Макдональд сразу поставил парламент лицом к лицу перед решительной программой (ликвидация монархии и палаты лордов, высокий налог на капитал, национализация важнейших средств производства и пр.) и, распустив парламент, апеллировал бы с революционной решимостью к стране, он мог бы надеяться застигнуть имущие классы до известной степени врасплох, не дать им собраться с силой, сокрушить их напором рабочих масс, захватить и обновить государственный аппарат прежде, чем успел бы сложиться британский фашизм, и таким образом провести революцию через ворота парламента, «легализовать» её и твердой рукой довести до полной победы. Но совершенно очевидно, что такая возможность является чисто теоретической. Для этого нужна была бы другая партия, с другими вождями, а это в свою очередь предполагало бы какую-то другую обстановку. Если мы строим эту теоретическую возможность по отношению к прошлому, то лишь для того, чтобы тем ярче обнаружить её невозможность в будущем. Первый опыт рабочего правительства, при всей своей трусливой бездарности, явился, однако, важным историческим предостережением для господствующих классов. Их уже нельзя будет застигнуть врасплох, они теперь с удесятеренной зоркостью следят за жизнью рабочего класса, за всеми происходящими в нем процессами. «Мы ни в каком случае не будем стрелять первыми», заявил как будто совершенно неожиданно гуманнейший, благочестивейший, христианнейший Болдуин, в своей парламентской речи 5 марта. И на скамьях рабочей фракции нашлись дураки, которые аплодировали этим словам. Болдуин-то не сомневается ни на минуту, что стрелять придется. Он хочет лишь в предстоящей гражданской войне заранее свалить ответственность, по крайней мере в глазах промежуточных классов, на врага, т.-е. на рабочих. Совершенно таким же образом дипломатия каждой страны на случай будущей войны заранее стремится перенести виновность на противную сторону. Конечно, и пролетарская партия заинтересована в том, чтобы отбросить ответственность за гражданскую войну на капиталистические верхи, и, в конце концов, у рабочей партии есть и будет для этого гораздо больше политических и моральных оснований. Можно допустить, что покушение консерваторов на палату общин было бы одним из «благородных» мотивов для агитации, но это, в конце концов, обстоятельство третьего и пятого порядка. Мы здесь рассматриваем не вопрос о поводах к революционному столкновению, а вопрос о мерах овладения государством в целях перехода к социализму. Парламент ни в малейшей степени не обеспечивает мирного перехода: революционное насилие класса необходимо и неизбежно. К нему нужно готовиться и готовить. Нужно революционно воспитывать массы и закалять их. Первым условием этого является непримиримая борьба с растлевающим духом макдональдовщины.


25 марта комиссия палаты лордов постановила в торжественной форме, что звание герцога Сомерсетского должно перейти к некоему мистеру Сеймуру, который тем самым получает отныне право законодательствовать в палате лордов, причем это решение в пользу Сеймура зависело от разрешения другого предварительного обстоятельства: когда в 1787 г. некий полковник Сеймур женился, чтобы через несколько поколений дать Британии нового лорда, был ли в это время жив или умер в Калькутте первый муж его жены? Вопрос, как видим, исключительной важности для судеб английской демократии. В том же № «Дэйли Геральд», где рассказывается этот поучительный эпизод о первом муже жены пращура законодателя Сеймура, редакция защищается от обвинений в желании завести в Англии советские порядки: нет, нет, мы только за торговлю с Советами, но ни в каком случае не за советский режим в Англии.

А что же плохого было бы — позволяем мы себе спросить — в советских порядках, примененных к английской технике, к английской индустрии, к культурным навыкам английского рабочего класса? Пусть «Дэйли Геральд» пораздумает, какие последствия вытекли бы из введения советского режима в Великобритании. Во-первых, была бы отменена королевская власть, и мистрис Сноуден была бы избавлена от необходимости скорбеть о непосильном труде членов королевской семьи. Во-вторых, была бы отменена палата лордов, в которой законодательствуют господа Сеймуры в силу мандата, данного им своевременно умершим первым мужем их прапрабабушки в Калькутте. В-третьих, был бы ликвидирован нынешний парламент, о лживости и бессилии которого даже «Дэйли Геральд» пишет чуть не каждый день. Земельный паразитизм лэнд-лордов был бы уничтожен навсегда. Основные отрасли промышленности перешли бы в руки рабочего класса, составляющего в Англии подавляющее большинство народа. Могущественные аппараты консервативных и либеральных газет и издательств могли бы быть использованы для просвещения рабочего класса. «Дайте мне диктатуру над Флит Стрит (газетная улица Лондона) только на месяц и я уничтожу гипноз!» — воскликнул Роберт Вильямс* в 1920 г. Сам Вильямс переметнулся, но Флит Стрит по-прежнему ждет пролетарской руки… Рабочие выбирали бы своих представителей не в рамках тех обманных избирательных округов, на которые разбита ныне Англия, а по заводам и фабрикам. Советы рабочих депутатов обновили бы правительственный аппарат снизу доверху. Привилегии рождения и богатства исчезли бы вместе с фальсифицированной демократией, состоящей на содержании у банков. Воцарилась бы настоящая рабочая демократия, сочетающая управление хозяйством с политическим управлением страной. Такое правительство, в первый раз в истории Англии действительно опирающееся на народ, установило бы свободные, равноправные и братские отношения с Индией, Египтом и др. нынешними колониями. Оно заключило бы немедленно могущественный политический и военный союз с рабочей и крестьянской Россией. Такой союз был бы рассчитан на многие годы вперед. Хозяйственные планы обеих стран были в соответственных своих частях согласованы на ряд лет. Обмен благ, продуктов и услуг между этими двумя дополняющими друг друга странами поднял бы на небывалую высоту материальное и духовное благосостояние трудящихся масс как Англии, так и России. Неужели это было бы так плохо? И почему нужно оправдываться от обвинений в стремлении ввести в Англии советский порядок? Терроризируя общественное мнение рабочих, буржуазия хочет внушить им спасительный страх перед покушением на нынешний британский режим, а рабочая печать вместо того, чтобы беспощадно разоблачать политику реакционного гипноза, трусливо подлаживается к ней и тем поддерживает её. Это и есть макдональдовщина.

* Вильямс, Роберт — видный деятель английских трэд-юнионов. Член Независимой Рабочей партии. Бывший генеральный секретарь английского профсоюза транспортников. Примыкал к левым вождям английских трэд-юнионов, вошел было даже в коммунистическую партию, но в 1921 г. был исключен из неё за свое поведение в «черную пятницу», когда вследствие предательства профсоюзных вождей была проиграна забастовка углекопов. Впоследствии Вильямс переметнулся еще более вправо и сейчас является злейшим врагом коммунизма. — Ред.

Английские, как и континентальные, оппортунисты не раз говорили, будто большевики пришли к диктатуре лишь логикой своего положения и наперекор всем своим принципам. С этой стороны было бы в высшей степени поучительно рассмотреть эволюцию марксистской и вообще революционной мысли в вопросе о демократии. Здесь мы вынуждены ограничиться лишь двумя беглыми свидетельствами. Еще в 1887 году Лафарг*, ближайший ученик Маркса, связанный с ним тесными личными узами, такими чертами рисовал общий ход революции во Франции:

«Рабочий класс будет господствовать, — писал он, — в промышленных городах, которые все станут революционными центрами и образуют федерацию, чтобы привлечь деревню на сторону революции и преодолеть то сопротивление, которое будет организовано в таких торговых и приморских городах, как Гавр, Бордо, Марсель и т.д. В промышленных городах социалисты должны будут захватить власть в местных учреждениях, вооружить рабочих и организовать их по-военному; у кого оружие, у того и хлеб, — говорил Бланки. Они отворят двери тюрем, чтобы выпустить мелких воришек и держать под замком таких крупных воров, как банкиры, капиталисты, крупные промышленники, крупные собственники и т.д. Им ничего худого не сделают, но их будут считать заложниками, ответственными за хорошее поведение их класса. Революционная власть сформируется путем простого захвата, и лишь тогда, когда новая власть вполне овладеет положением, социалисты обратятся за утверждением своих действий к голосованию, которое называется всеобщим. Буржуа так долго не допускали к избирательным урнам неимущие классы, что они не должны слишком удивляться, если все бывшие капиталисты будут лишены избирательных прав до тех пор, пока не восторжествует революционная партия» (П. Лафарг, Сочинения, том I, стр. 330).

* Лафарг, Поль (1842—1911) — выдающийся французский социалист зять Карла Маркса. Под влиянием личного знакомства с Марксом Лафарг стал горячим приверженцем научного социализма. Лафарг принимал активное участие в деятельности Парижской Коммуны; в провинции (Бордо) он пытался вызвать движение в пользу Коммуны, но, потерпев неудачу, был вынужден бежать в Испанию. В Испании, а затем в Португалии, Лафарг играл видную роль в рабочем движении, организовывая секции Интернационала и ведя борьбу с бакунинским (анархистским) влиянием. Лафарг принимал деятельное участие в работах Гаагского конгресса I Интернационала в 1872 году. Вернувшись в Париж в 1880 году, он становится вождем и признанным теоретиком французской социалистической партии и ведет упорную борьбу со всевозможными извращениями марксизма. Перу Лафарга принадлежит ряд выдающихся научных трудов и брошюр; некоторые из них, напр., «Эволюция собственности» и «Исторический детерминизм К. Маркса», переведены на все европейские языки. В глубокой старости, сознавая свою непригодность к дальнейшей активной работе, Лафарг вместе со своей женой Лаурой покончил жизнь самоубийством. — Ред.

Судьба революции решается для Лафарга не апелляцией к какому-либо учредительному собранию, а революционной организацией масс в процессе борьбы с врагом:

«Когда будут установлены местные революционные учреждения, последние должны будут организовать путем делегаций или иначе центральную власть, на которую будет возложена обязанность принимать общие меры в интересах революции и воспрепятствовать формированию реакционной партии» (П. Лафарг, Сочинения, том I, стр. 330).

Разумеется, в этих строках нет еще сколько-нибудь оформленной характеристики советской системы, которая вообще есть не априорный принцип, а вывод из революционного опыта. Однако, построение центральной революционной власти путем делегирования от местных революционных органов, ведущих борьбу с реакцией, чрезвычайно приближается по идее к советской системе. И уже во всяком случае, что касается формальной демократии, то отношение к ней Лафарга охарактеризовано с замечательной ясностью. Власть рабочий класс может получить только путем революционного захвата. «Голосование, которое называется «всеобщим», — иронически выражается Лафарг, — сможет быть введено лишь после того, как пролетариат овладеет аппаратом государства». Но и тогда буржуа должны быть лишены избирательных прав, а крупные капиталисты должны быть переведены на положение заложников. Кто представляет себе сколько-нибудь ясно характер отношений Лафарга к Марксу, для того совершенно несомненно, что Лафарг развивал свои соображения о диктатуре пролетариата на основании неоднократных бесед с Марксом. Если сам Маркс не останавливался подробно на разъяснении этих вопросов, то лишь потому, разумеется, что характер революционной диктатуры класса считался им само собой разумеющимся. Во всяком случае, то, что сказано на этот счет у Маркса, и не только в 1848—1849 гг., а в 1871 г. по поводу Парижской Коммуны, не оставляет никакого сомнения в том, что Лафарг лишь развивает мысли Маркса.

Однако, не только Лафарг стоял за классовую диктатуру в противовес демократии. Эта идея выдвигалась с достаточной определенностью уже во время чартизма. В органе «Роог Man’s Guardian», по поводу намечавшегося расширения избирательного права, выдвигалась следующая «единственно правильная реформа: только люди, производящие хозяйственные блага, должны иметь право издавать законы» (приведено в книге Бера, «История социализма в Англии», стр. 324). В том и состоит значение чартизма, что вся последующая история классовой борьбы как бы конспективно предвосхищена в этом десятилетии. После того движение во многих отношениях вернулось вспять. Оно расширяло свою базу, оно набиралось опыта. На новой, более высокой основе оно вернется неизбежно ко многим идеям и методам чартизма.